«Человек не может увидеть Меня и остаться в живых», — устрашает Моисея Иегова в тридцать третьей главе книги Исход. Но как нам известно из различных источников, есть те, кому удалось не только пережить эту опасную аудиенцию, но и рассказать о ней другим. Прослеживая историю такого опыта от древности до наших времён, американский аналитик-юнгианец Эдвард Эдингер упоминает главных счастливчиков в человеческой истории, анализирует основные элементы встречи с Богом и советует, как её не провалить.
Юнгианская психология — единственное направление психологии, которое исходит из того, что в психе есть два центра: эго («маленький центр») и Самость («большой центр»). Когда оба достигают уровня сознания, между ними происходит конфликт. Процесс терапевтического анализа — не более чем подготовка к этому событию. Вот что говорит по этому поводу Юнг в своей лекции от 1925 года:
«Анализ должен подготовить почву для опыта, схожего с откровениями, которые испытывали древние. Если подбирать для него подходящий символ, то я бы выбрал Благовещение».
Но хотя анализ должен способствовать этому опыту, вполне может случится так, что человек испытает его не в течение самой терапии, а только много лет спустя. В таком случае особенно полезно быть знакомым с юнгианской психологией, ведь она предоставляет некую дорожную карту, которая помогает сориентироваться, когда наступает ответственный момент. Подготовленный человек может сказать вместе с Иовом:
«Я слышал о тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят тебя».
Самость — трансцендентный феномен, поэтому её очень трудно описать словами. Эго не в состоянии её понять, не говоря уже о том, чтобы дать ей определение. Кроме того, Самость крайне противоречива и парадоксальна. Как философский камень алхимиков, она имеет множество названий, выражающих различные аспекты её многогранной природы. Одно из этих названий было предложено Юнгом: «большая личность». Юнг впервые использует этот термин в эссе «О перерождении», в котором описывает индивидуацию как «длительный процесс внутренней трансформации и перерождения в иное существо». Касательно этого иного существа он говорит следующее:
«Это другое существо — другая личность в нас самих — более крупная, созревающая в нас личность, которую мы уже встречали как внутреннего друга души. Поэтому мы обретаем покой, когда находим изображённого в ритуалах друга или компаньона, примером которого является дружба между Митрой и солнечным богом.
Этот символ дружбы между двумя мужчинами — просто внешнее отражение внутреннего факта: оно обозначает наши взаимоотношения с внутренним другом души, в которого сама природа хочет нас преобразить, — с той другой личностью, которой мы также являемся и которой мы всё же никогда не достигаем.
Мы как пара близнецов Диоскуров, один из которых смертен, а другой — бессмертен: хотя они всегда вместе, они никогда полностью не сливаются в одно.
Процесс трансформации стремится приблизить их друг к другу, но наше сознание оказывает ему сопротивление, потому что другая личность кажется странной и незнакомой и потому что мы не можем привыкнуть к мысли, что не являемся полноправными хозяевами в собственном доме. Мы предпочитаем держаться за наше «я», и ничего больше. Но мы сталкиваемся с внутренним другом или врагом, и друг ли это или враг, зависит от нас самих».
Далее в том же эссе Юнг описывает встречу эго с Большой Личностью и говорит очень важные слова:
«Когда достигается вершина жизни, когда бутон распускается и из малого рождается великое, тогда, как говорит Ницше, „один становится двумя“, и более великая фигура, которая всегда существовала, но оставалась невидимой, раскрывается личности меньшего масштаба с силой откровения. Тот, кто в действительности безнадёжно мал, всегда провоцирует раскрытие большего, великого в той же мере, в какой сам он мал, не понимая, что пришёл день суда над его ничтожностью. Но человек, который внутренне велик, узнаёт, когда наконец приходит долгожданный бессмертный друг его души, „чтобы пленить плен“ (Ефес 4:8), то есть пленить того, узником которого является этот бессмертный, и заставить его жизнь влиться в более великую жизнь, — момент смертельной опасности!»
Последние слова становятся полной неожиданностью. После красочного описания долгожданной встречи эго с Большой Личностью, мы вдруг узнаем, что эта встреча смертельно опасна. Опасность связана с уроном, который Самость наносит эго при первом контакте. В худшем случае столкновение эго и Самости может привести к психозу. Но даже в лучшем оно влечёт за собой деморализующее чувство капитуляции ничтожности.
«Опыт Самости всегда является поражением для эго», — пишет Юнг в «Mysterium Coniunctionis».
Этот урон или поражение — неотъемлемая часть того, что я называю архетипом Иова. История об Иове — характерный пример общего паттерна, который имеет четыре основных составляющих:
Встреча эго с Большой Личностью, представленной богом, ангелом или другим высшим существом;
Страдания эго в результате этой встречи;
Настойчивые попытки найти смысл в болезненном опыте;
Божественное откровение, в ходе которого эго вознаграждается познанием трансперсонального.
История культуры насчитывает множество примеров данного паттерна, но главные из них суть следующие: Иаков и ангел Яхве (Бытие 32), Арджуна и Кришна (Бхагавад-Гита), апостол Павел и Христос (Книга Деяний), Моисей и Хидр (18-я сура Корана), Фауст и Мефистофель («Фауст» Гёте), капитан Ахав и Моби Дик («Моби Дик» Мелвилла), Ницше и Заратустра («Так говорил Заратустра» Ницше), а также Юнг и Филимон.
Мы остановимся на четырёх: Иове, Арджуне, апостоле Павле и Ницше.
ИАКОВ И АНГЕЛ ЯХВЕ
При поддержке своей матери Ревекки Иаков обманывает своего брата Исава и хитростью добивается от отца благословения на первородство. В итоге он вынужден бежать, опасаясь мести со стороны Исава. Много лет спустя, обзаведясь двумя жёнами и значительным состоянием, он решает, что пришло время вернуться домой. Но вернуться также означает встретиться лицом к лицу со своим братом, с которым он ранее поступил бесчестно. Естественно, Иаков напуган: мы всегда боимся человека, которому причинили зло. Ночью, накануне встречи с Исавом, у брода через реку Иавок Иаков встречает ангела:
И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое.
Данный фрагмент содержит все четыре элемента, о которых шла речь выше: встречу с высшим существом, травму, настойчивость и божественное откровение. Последнее проявляется, во-первых, в благословении и, во-вторых, в получении нового имени, то есть обретении второй, коллективной личности.
С психологической точки зрения особенно примечательная деталь этой истории — это то, что встреча с Большей Личностью имеет место одновременно со встречей с Тенью. В восприятии Иакова встреча с Исавом была подобна встрече с Богом, так как его нечистая совесть наделила Исава божественной силой. Когда Иаков встречает Исава, то говорит ему: «Я увидел лице твое, как бы кто увидел лице Божие». Данная история сообщает нам, что Тень способна активировать Самость: причинение вреда Тени активирует Самость в её мстительном аспекте. Этот мотив может проявляться как внутренне, так и внешне: если я причинил зло другому человеку, то буду бояться мести, зная, что справедливость на его стороне; если я причинил вред своей собственной Тени, это влечёт за собой ущерб всей личности, что, опять же, влечёт за собой мести Самости. В таком случае возможны самые разные происшествия: например, человек может порезаться электропилой или попасть в аварию.
«Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь»
Чтобы примирение стало возможным, Иаков должен справиться со злостью по отношению к Исаву и страхом перед ним.
Юнг отмечает по этому поводу:
«Бог впервые появляется в своём враждебном аспекте противника, с которым герой должен бороться. Это согласуется с насильственным характером динамики бессознательного в целом. Бог проявляет себя таким образом, и в таком виде он должен быть побеждён. Иллюстрация этой борьбы — борьба Иакова с ангелом у брода через реку Иавок. Приступ аффекта, в таком случае, становится переживанием божественного, при условии, что человек не капитулирует и не поддаётся ему, но отстаивает свою человечность против животности божественной силы. Оказаться во власти живого Бога — всегда пугающий опыт».
Другими словами, Юнг утверждает, что любой аффект — это проявление Большой Личности. Если человеку удаётся установить с ней связь, ему открывается возможность для переживания божественного. Именно этого достиг Иаков борьбой с ангелом.
Ещё один аспект такой встречи упоминается в следующих словах Юнга:
«Современный Иаков волей-неволей становится обладателем тайны, обсуждать которую не принято, и тем самым оказывается изгоем коллектива».
Встреча с Большой Личностью — таинство, которое одновременно формирует человека как индивидуальность и провоцирует его болезненное отстранение от коллектива.
Характерный пример данного явления — древнегреческий герой Филоктет. Филоктет унаследовал от Геракла — олицетворения Большой Личности — не дающие промаха стрелы. Будучи обычным человеком, он не совладал с оружием и поранился одной из отравленных стрел. Незаживающая рана источала такой омерзительный запах, что никто не мог находиться рядом с ним, и в итоге решено было покинуть его на острове. Но когда оракул сказал, что Троянская война не может быть выиграна без помощи Филоктета, греки вынуждены были вернуться за ним и принести ему свои извинения.
Человек, переживший встречу с Самостью, становится изгоем, но в то же время коллектив нуждается в нём.
АРДЖУНА И КРИШНА
Как и в случае с Книгой Иова, в центре интересующего нас отрывка из Бхагавад-Гиты — диалог между терзаемым угрызениями совести человеком и персонификацией божества. Повествование начинается с нерешительности принца Арджуны перед битвой, в которой ему предстоит сражаться против своих родных братьев:
О Кришна, видя моих родных, собравшихся для битвы, я чувствую, как члены мои трепещут, во рту пересохло. Дрожит моё тело, волосы встали дыбом. Выпадает из рук мой лук Гандива и кожа пылает. Я не в силах стоять, мой ум помутился. Я вижу зловещие знамения, о Кешава. Не предвижу я блага в битве, где погибнут мои родные. Не желаю я, о Кришна, ни победы, ни царства, ни радостей. Здесь наставники, деды, отцы, сыны, дяди по матери, тести, внуки, зятья и другие родные. Хотя они жаждут убить меня, о Мадхусудана, я не желаю их убивать даже ради власти над тремя мирами, а тем более ради власти земной.
Бог Кришна отвечает на сомнения Арджуны через колесничего:
Произнося премудрые речи, ты скорбишь о том, что недостойно скорби. Мудрец не скорбит ни о живых, ни о мёртвых. Все эти тела преходящи, а воплощённая душа вечна, неразрушима и неизмерима; поэтому сражайся, о потомок Бхараты. Кто считает, что она убивает, и кто полагает, что её можно убить, — оба пребывают в заблуждении. Она не может убивать и быть убитой. Душа не рождается и никогда не умирает. Она не возникала, не возникает и не возникнет. Она нерождённая, вечная, постоянная и древнейшая. Она не погибает, когда убивают тело. Поэтому встань, о сын Кунти, и решайся на битву. Сражайся, относясь одинаково к счастью и горю, к потере и приобретению, к победе и поражению. Так ты избегнешь греха.
Арджуна в замешательстве, так как полученный ответ выходит за пределы понимания эго. Мотив травмы здесь выражен в чувстве смятения, то есть менее буквально, чем в истории об Иове — это, как мне кажется, говорит о разнице между восточной и западной психе. Арджуна затем говорит:
О Джанардана, если Ты считаешь, что путь мудрости лучше пути деяний, то почему Ты вовлекаешь меня в столь ужасное дело, Кешава? Твои двусмысленные слова ввели мой разум в заблуждение. Скажи мне ясно об одном: что самое благое для меня.
Кришна объясняет:
О безгрешный, Я уже объяснял о двух путях в этом мире: для философов — йога знания, для йогов — йога деяний. Человек, отказавшись от действий, не освободится от последствий прошлых деяний и простым отречением не достигнет совершенства. Кто обуздал свои органы действий, но умом привязан к объектам чувств, тот обманывает себя и называется лицемером. Но тот, о Арджуна, кто контролируя умом чувства, выполняет без привязанности йогу деяния своими органами действий, тот совершенен. Исполняй свой предписанный долг, ибо деяние лучше недеяния. Бездействуя, ты не сможешь даже поддерживать своё тело. В этом мире все действия связывают, кроме тех, что вершатся как жертвоприношения (Ягья). Поэтому, о сын Кунти, выполняй работу, освободившись от привязанностей.
Далее следует продолжительное и возвышенное описание религиозной жизни. Особенного внимания заслуживает то, как Кришна объясняет Арджуне собственную сущность — то есть, Самость объясняет свою сущность эго. Вот что говорит Кришна:
Я — источник и конец всей вселенной. Нет ничего выше Меня, о Дхананджая. Всё нанизано на Меня, как жемчужины на нить. Я — вкус воды, о сын Кунти, Я — свет солнца и луны, Я — Пранава (слог ОМ) во всех Ведах, Я — звук в эфире, Я — человечность в людях; Я — чистый запах земли, Я — жар огня, жизнь во всех существах и аскеза подвижников. О сын Притхи, знай Меня, как вечное семя всех существ, Я — разум разумных, Я — величие могущественных. О Арджуна, Я знаю прошлое, настоящее и будущее всех существ, но Меня не знает никто.
Это очень напоминает то, что говорит Яхве, когда являет себя Иову в вихре. Но есть также и очевидные различия. Например, здесь обходится без природных явлений, а манера изложения намного спокойнее и объективнее. Можно сказать, что восточный вариант более цивилизованный, более психологический.
Кришна терпеливо объясняет Арджуне разницу между эго и Самостью, тем самым знакомя его с природой Большой Личности. Это откровение случается благодаря тому, что Арджуна, как и Иов, проявляет настойчивость и расспрашивает Кришну.
АПОСТОЛ ПАВЕЛ И ХРИСТОС
Вот, вкратце, история Павла:
«Я думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея. Это я и делал в Иерусалиме: получив власть от первосвященников, я многих святых заключал в темницы, и, когда убивали их, я подавал на то голос; и по всем синагогам я многократно мучил их и принуждал хулить Иисуса и, в чрезмерной против них ярости, преследовал даже и в чужих городах. Для сего, идя в Дамаск со властью и поручением от первосвященников, среди дня на дороге я увидел, государь, с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня и шедших со мною. Все мы упали на землю, и я услышал голос, говоривший мне на еврейском языке: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна. Я сказал: кто Ты, Господи? Он сказал: „Я Иисус, Которого ты гонишь. Но встань и стань на ноги твои; ибо Я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что Я открою тебе, избавляя тебя от народа Иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу, и верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освящёнными“».
«Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. И три дня он не видел, и не ел, и не пил».
Другими словами, встреча с Большой Личностью настолько ошеломила Павла, что он ослеп на три дня и, согласно некоторым другим источникам, еще три года приходил в себя в Аравии.
Сознательное эго нередко агрессивно сопротивляется встрече с Большой Личностью. Именно поэтому Савл изначально участвовал в гонениях христиан. И его можно понять, учитывая, что встреча с Большой Личностью навсегда изменила его жизнь: он вынужден был пожертвовать всем и стать рабом Христа.
Павел даже начинает свои послания к Римлянам и Филиппийцам, называя себя «Павел, раб Иисуса Христа», а послание к Филимону — со слов «Павел, узник Иисуса Христа».
Чувства человека, пережившего встречу с Большой Личностью, красноречиво описаны во второй главе Послания к Галатам, где Павел говорит: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живёт во мне Христос». В автобиографии Юнга есть похожая фраза. После своего погружения в бессознательное и встречи с персонификацией Большей Личности, Филемоном, он говорит следующее:
«Именно тогда я начал сознавать, что отныне не принадлежу себе, что у меня больше нет на это права. Тогда же я посвятил себя служению психе».
НИЦШЕ И ЗАРАТУСТРА
Перенесёмся теперь на две тысячи лет вперёд, в наше время. Две трагических истории — «Фауст» Гёте и «Так говорил Заратустра» Ницше — отмечают первые проблески трансперсонального опыта в западной цивилизации и служат единственными примерами современной встречи с большим центром психе.
«Заратустра» намного значительнее с психологической точки зрения, поскольку, в отличие от Гёте, который ставит себя над происходящим, Ницше сам пережил опыт столкновения с Большой Личностью.
«Заратустру» Ницше можно считать первым задокументированным примером встречи современного эго с Самостью.
Для Ницше эта встреча стала роковой. Но иначе и быть не могло, учитывая, что он первым исследовал эту неизведанную область и ему ничего не было известно о её опасностях. Я считаю, что мы все в огромном долгу перед Ницше. Без него опыт Юнга наверняка оказался бы фатальным.
В своей автобиографии Юнг пишет о том, как открыл для себя Ницше в 1898 году:
«Мучимый непреодолимым любопытством, я наконец решился. „Несвоевременные мысли“ были первой книгой, попавшей мне в руки. Увлёкшись, я вскоре прочёл „Так говорил Заратустра“. Как и гётевский „Фауст“, эта книга стала настоящим событием моей жизни. Заратустра был Фаустом Ницше, и мой „номер 2“ стал теперь очень походить на Заратустру. В Заратустре, несомненно, было что-то болезненное. А был ли болезненным мой „номер 2“? Мысль об этом переполняла меня ужасом, и я долгое время отказывался признать это; но она появлялась снова и снова в самые неожиданные моменты, и каждый раз я ощущал физический страх. Это заставило меня задуматься всерьёз. Ницше обнаружил свой „номер 2“ достаточно поздно, когда ему было за тридцать, тогда как мне он был знаком с детства. Ницше говорил наивно и неосторожно о том, о чём говорить не должно, говорил так, будто это было вполне обычной вещью. Я же очень скоро заметил, что такие разговоры ни к чему хорошему не приводят. Я видел какое-то болезненное недопонимание в том, что Ницше, беспечно и ни о чём не подозревая, позволил „номеру 2“ заговорить с миром, который о таких вещах не знал и не хотел знать. Ницше, как мне казалось, двигала детская надежда найти людей, способных разделить его экстазы и принять его „переоценку ценностей“. Но он нашёл только образованных филистеров и оказался в трагикомическом одиночестве, как всякий, кто сам себя не понимает и кто своё сокровенное обнаруживает перед тёмной, убогой толпой. Отсюда его напыщенный, восторженный язык, нагромождение метафор и сравнений — словом, всё, чем он тщетно стремился привлечь внимание мира, сделаться внятным для него. И он упал — сорвался, как тот акробат, который пытался выпрыгнуть из себя».
Сегодня нам известно, что Ницше впервые вступил в контакт с Большой Личностью ещё в раннем возрасте, но Юнг, очевидно, не был знаком с этим источником.
После припадка, который случился с ним в 1889 году, Ницше был госпитализирован и считался сумасшедшим на протяжении следующих одиннадцати лет, до самой своей смерти.
Он был абсолютно неспособен связно выражать свои мысли, однако мыслил на удивление ясно. Будучи в клинике, он написал книгу и втайне от сестры передал рукопись в издательство через выписавшегося пациента.
Книга была позже опубликована под названием «Я и моя сестра». Название очень неудачное, однако его выбрал не сам Ницше, а его издатели, которые хотели нажиться на самом скандальном фрагменте — том, где речь идёт о кровосмесительных отношениях между ним и его сестрой.
Специалисты по Ницше предпочитают умалчивать об этой книге, так как считают, что содержащиеся в ней факты приуменьшают значимость Ницше как философа. На самом же деле, они увеличивают значимость Ницше как человека.
«Я и моя сестра» — поразительный психологический документ, так как, несмотря на чувство полного поражения — которым, сумасшествие несомненно, было для человека подобного интеллектуального калибра — он, тем не менее, осознаёт, что реализовал себя.
Вот что Ницше сообщает нам:
«Из всех книг Библии первая глава книги Самуила, особенно первые её строки, произвели на меня самое глубокое впечатление. В определённом смысле они ответственны за формирование важной духовной составляющей в моей жизни. Речь идёт о том месте, где Господь трижды будит младенца-пророка, и Самуил трижды принимает голос с небес за голос Илая, спящего в храме рядом с ним. Убеждённый, после третьего раза, что его чаду уготована более высокая судьба, чем служение в храме, Илай начинает наставлять его о Священном Писании. У меня не было своего Илая (и даже своего Шопенгауэра), когда подобное откровение омрачило мои ранние годы. Мне было всего двенадцать, когда Господь обрушился на меня во всей Своей славе — ослепительное сочетание образов Авраама, Моисея и молодого Иисуса из моей семейной Библии. Во второй раз Он явился мне не физически, но в форме колебаний совести, когда добро и зло спорили за господство у врат моей души. В третий раз Он ужасным вихрем захватил меня перед моим домом. Я распознал божественную силу в действии, так как именно в тот момент я осознал Троицу как Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Дьявола».
Как сообщает нам данный отрывок, пророческий дар пробудился у Ницше в возрасте двенадцати лет. Его откровения, предметом которых является конфликт противоположностей, свидетельствуют о констелляции Самости в её современной феноменологии. Как очевидно из его книг, противостояние Христа и Антихриста стало для Ницше центральной темой.
На сознательном уровне Ницше ассоциировал себя с Антихристом, но на подсознательном — с Христом. Это подтверждается там фактом, что после припадка он иногда подписывал свои письма «Распятый».
Так или иначе, он прожил свою жизнь, руководствуясь глубоким религиозным чувством.
По словам Юнга, трагедия «Заратустры» в том, что поскольку Бог умер, Ницше сам стал богом. Такому человеку опасно утверждать, что Бог мёртв, ведь он мгновенно становится жертвой инфляции.
Ницше был очень важен для Юнга — это очевидно уже из того факта, что он на протяжении пяти лет проводил семинар о «Заратустре». Вот небольшой отрывок из этого семинара:
«Ницше родился в 1844 году, а „Заратустру“ начал писать в 1883, в возрасте тридцати девяти лет. Стиль написания книги заслуживает особого внимания. Ницше даже сочинил стих об этом. Вот как он звучит: „Da wurde eins zu zwei und Zarathustra ging an mir vorbei“, что значит: „Тогда один стал двумя, и Заратустра обошёл меня“. Другими словами, Заратустра был второй личностью Ницше. Это также показывает, что Ницше прекрасно осознавал, что не был Заратустрой.
Но как он мог сопротивляться этому отождествлению в то время, когда ещё не было психологии? Когда никто бы не осмелился всерьёз принимать идею о персонификации или автономной духовной силе? 1883 год был временем расцвета материалистической философии, поэтому Ницше вынужден был идентифицировать себя с Заратустрой. Его мысль о том, что Заратустра вернулся, чтобы исправить изъяны мира, представляется очень показательной с психологической точки зрения; она демонстрирует о наличии у него исторического чувства, которое сформировало его представление о собственной судьбе.
Такое чувство очень воодушевляет, ведь это дионисийское переживание par excellence. В одном из своих писем к сестре Ницше детально описывает экстаз, в котором писал „Заратустру“. В частности, он говорит, что слова сами изливались наружу. Он был как будто одержим творческим гением».
Следующий отрывок наилучшим образом демонстрирует экстаз, в который впал Ницше:
«Есть ли у кого-нибудь в конце девятнадцатого столетия ясное понятие о том, что поэты сильных эпох называли инспирацией? В противном случае я хочу это описать. При самом малом остатке суеверия действительно трудно защититься от представления, что ты только инкарнация, только рупор, только медиум сверхмощных сил. Понятие откровения в том смысле, что нечто внезапно с несказанной уверенностью и точностью становится видимым, слышимым и до самой глубины потрясает и опрокидывает человека, есть просто описание фактического состояния. Слышишь без поисков; берёшь, не спрашивая, кто здесь даёт; как молния, вспыхивает мысль, с необходимостью, в форме, не допускающей колебаний, — у меня никогда не было выбора.
Восторг, огромное напряжение которого разрешается порою в потоках слёз, при котором шаги невольно становятся то бурными, то медленными; частичная невменяемость с предельно ясным сознанием бесчисленного множества тонких дрожаний до самых пальцев ног; глубина счастья, где самое болезненное и самое жестокое действуют не как противоречие, но как нечто вытекающее из поставленных условий, как необходимая окраска внутри такого избытка света; инстинкт ритмических отношений, охватывающий далёкие пространства форм — продолжительность, потребность в далеко напряжённом ритме, есть почти мера для силы вдохновения, своего рода возмещение за его давление и напряжение… Всё происходит в высшей степени непроизвольно, но как бы в потоке чувства свободы, безусловности, силы, божественности… Непроизвольность образа, символа есть самое замечательное; не имеешь больше понятия о том, что образ, что сравнение; всё приходит как самое близкое, самое правильное, самое простое выражение. Действительно, кажется, вспоминая слова Заратустры, будто вещи сами приходят и предлагают себя в символы. („Сюда приходят все вещи, ластясь к твоей речи и льстя тебе: ибо они хотят скакать верхом на твоей спине. Верхом на всех символах скачешь ты здесь ко всем истинам. Здесь раскрываются тебе слова и ларчики слов всякого бытия: здесь всякое бытие хочет стать словом, всякое становление хочет здесь научиться у тебя говорить“).
Это мой опыт инспирации; я не сомневаюсь, что надо вернуться на тысячелетия назад, чтобы найти кого-нибудь, кто вправе мне сказать: „Это и мой опыт“».
Очень немногие писатели могут сравниться с Ницше силой слова.
Большая часть «Заратустры» была написала в таком экстатическом состоянии.
Большая Личность — реинкарнация древнего пророка Заратустры — провозглашает новую мораль и новое мировоззрение, становясь, в сущности, предвестником глубинной психологии.
Книга изобилует психологическими откровениями, но она также может быть смертельным ядом, поскольку выраженные в ней трансцендентные истины не были полностью ассимилированы человеческим сознанием. Такова природа Большой Личности: она выходит за пределы человеческих категорий добра и зла.
В «Заратустре» встречается много идей, знакомых нам из юнгианской психологии. Вот, например, описание Самости:
«„Я“, — говоришь ты, гордясь этим словом. Но важнее — хотя ты и не хочешь этому верить, — гораздо важнее тело твоё и великий разум его; оно не говорит „Я“, а созидает его.
Всё, что испытывается чувством и познаётся умом, никогда не имеет в себе конца своего. Однако чувство и ум хотят убедить тебя в том, что они — цель и предел всех вещей: так тщеславны они. Чувство и ум всего лишь орудия и игрушки: за ними скрывается Самость. Она ищет глазами чувств и слушает ушами ума. Самость всегда прислушивается и ищет: она сравнивает, подчиняет, разрушает и завоёвывает. Она господствует и повелевает даже твоим „Я“.
За мыслями и чувствами твоими, брат мой, стоит могущественный господин, неведомый мудрец — самость имя ему. в твоём теле живет он, он и есть тело твоё. В теле больше разума, нежели в высшей мудрости твоей. И кто знает, зачем вообще нужна телу высшая мудрость?
Самость смеётся над твоим „Я“ и его гордыми скачками. Что мне эти скачки и полёты мысли? — говорит она себе. — Окольный путь к моей цели. Я служу помочами для „Я“ и внушаю ему понятия его.
Самость внушает „Я“: „Здесь испытывай боль!“ И вот оно страдает и думает о том, как бы ему не страдать более, — и оно должно так думать.
Самость внушает „Я“: „Здесь ощущай радость!“. И „Я“ радуется и думает о том, как бы ему ещё испытать эту радость, — и оно должно так думать».
Поскольку Ницше был человеком с интуитивным типом личности, подчинённой функцией для него было ощущение, связанное с телом. Вот почему для него тело — это Самость.
Однако самая примечательная часть этого фрагмента — недвусмысленное указание на Самость как второй центр личности, стоящий выше эго. Ницше знал об этом из непосредственного опыта — опыта, который, как показывает посмертное издание, был ассимилирован только позже, в клинике.
Я считаю Ницше мучеником за дело становления глубинной психологии. Когда читаешь его внимательно, становится ясно, что он сознательно выбрал путь инфляции, чтобы узнать, что лежит по ту сторону. Его смелость доходила до безрассудства. Хоть он и оказался на грани психоза из-за сифилиса мозга, в определённом смысле он также сам выбрал такую судьбу. Вот что он пишет в своей автобиографии:
«Говорят, будто Эмпедокл бросился в жерло вулкана Этна. Но данная судьба была уготована не великому досократику, а мне. Утратив любовь всей моей жизни [Лу Саломе], любовь, которая делала меня человеком, я совершил отчаянный прыжок в пламя безумия, надеясь, подобно Заратустре, обрести веру в себя, сойдя с ума и вступив в высшую область здравомыслия — здравомыслия буйнопомешанного, нормальное безумие проклятых!»
Там же можно найти и эти трогательные слова, написанные им в палате клиники:
«Потерял ли я рассудок из-за того, что женщины сделали меня слабым, или же я сам предал свою силу в поисках истинного знания, которое одно может спасти нас от неминуемого Судного дня? Я лежу среди афинян, павших в Марафонской долине. Пусть Демосфен, красноречивый защитник афинян, произнесёт надо мной свою траурную речь: „Нет, ты не потерпел неудачу, Фридрих Ницше! Существуют достойные поражения, равно как и достойные смерти — и ты погиб достойно. Нет, ты не погиб напрасно! Клянусь павшими в Марафонской долине“».
Теперь, когда последнее творение Ницше доступно нам, мы можем увидеть его жизнь во всей её полноте — как трагедию и героическое самопожертвование, которое провозвестило век глубинной психологии и познакомило современное сознание с Большой Личностью. Опыт Ницше подготовил почву для Юнга.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Нетрудно заметить, что три из четырёх рассмотренных примеров взяты из священных писаний главных мировых религий. Ещё один не вошедший сюда пример, история о Моисее и аль-Хидре, является частью священной книги ислама. Это показывает, что встреча с Большой Личностью имеет настолько сильный нуминозный эффект, что нередко порождает новую религию.
Современная психе сталкивается с огромным объёмом новых знаний, которые влекут за собой одновременно новые возможности и новые опасности. Всё выглядит так, как будто мы готовимся к коллективной встрече с Большой Личностью, которая, как говорит Юнг, может заставить нашу жизнь «влиться в более великую жизнь», но которая также представляет собой смертельную опасность.
Избежать коллективной катастрофы удастся лишь в том случае, если достаточное количество людей будет иметь опыт сознательной личной встречи с Большой Личностью и выработает иммунитет от массовой атеистической инфляции.
Прилежно ассимилируя собственные проекции и стремясь пережить собственную личную встречу, каждый из нас вносит свой вклад в безопасность общества. Когда встреча с Большой Личностью становится возможной на уровне индивидуальной психе, это помогает избежать разрушительной встречи на уровне коллективном. Как говорит Юнг:
«Чтобы утихомирить спроецированный конфликт, его следует вернуть в психе индивида, где находятся его бессознательные истоки. Индивид должен прийти на Тайную вечерю с самим собой, есть свою плоть и пить свою кровь; это значит, что он должен признать существование в себе другого человека. Не в этом ли, возможно, кроется смысл учения Христа о том, что каждый должен нести свой крест? Ибо если ты должен бороться с самим собой, то откуда ты возьмёшь силы на вражду с другими людьми?»
©Edward Edinger