Вторая глава — о немецком физике и астрономе Карле Шварцшильде, чьё точное решение уравнений Эйнштейна продемонстрировало наличие непознаваемой бездны во Вселенной, внутри которой понятия пространства и времени теряют смысл.
Двадцать четвёртого декабря 1915 года, попивая чай в своей берлинской квартире, Альберт Эйнштейн получил письмо из окопов Первой мировой.
Письмо пересекло охваченный пламенем континент; оно было помятым и грязным, один угол был оторван, а имя отправителя было скрыто под кровавым пятном. Эйнштейн надел перчатки, аккуратно взял конверт и вскрыл его ножом. Внутри было письмо с последними идеями подлинного гения — астронома, физика, математика и лейтенанта немецкой армии Карла Шварцшильда.
«Как видите, война не слишком меня потрепала. Несмотря на тяжёлые обстрелы, я смог выкроить немного времени и совершить прогулку по миру ваших идей», — этими словами заканчивалось письмо, которое Эйнштейн прочитал в полном изумлении — но не из-за того, что один из самых уважаемых учёных Германии командовал артиллерийским взводом на русском фронте, а из-за того, что он обнаружил на обратной стороне листа: крошечным почерком, который Эйнштейн смог прочесть лишь при помощи увеличительного стекла, Шварцшильд изложил первое точное решение уравнений общей теории относительности.
Эйнштейн перечитал письмо несколько раз. Когда он опубликовал свою теорию? Месяц назад? Меньше? Невозможно, чтобы Шварцшильд решил настолько сложные уравнения так быстро. Даже самому Эйнштейну удалось найти лишь примерные решения.
Решение Шварцшильда детально описывало, как именно масса звезды искривляет пространство-время.
Эйнштейн не мог поверить в то, что держал решение в своих руках. Он знал, что решение поможет повысить интерес научного сообщества, который оставался невысоким во многом по причине сложности его теории. Эйнштейн уже было смирился с тем, что никому не удастся решить его уравнения — по крайней мере, при его жизни. То, что Шварцшильду удалось это сделать среди взрывов и облаков ядовитого газа, было настоящим чудом. «Я не предполагал, что точное решение можно сформулировать настолько просто!» — написал Эйнштейн в ответном письме и пообещал представить решение Шварцшильда в Академии наук. Он не знал, что Шварцшильд был уже мёртв.
Шварцшильд использовал простой способ: он взял невращающуюся звезду идеально сферической формы без электрического заряда, а затем при помощи уравнений Эйнштейна вычислил, как её масса деформирует пространство — подобно тому, как помещённое на кровать ядро деформирует матрас. Его метод был настолько точным, что по сей день используется для вычисления путей звёзд, орбит планет и искажения лучей света, проходящих рядом с телом, имеющим высокую силу притяжения.
Однако полученные Шварцшильдом результаты имели одну особенность. Его решение работало идеально в случае с обычной звездой, вокруг которой пространство искривляется плавно, как и предсказывал Эйнштейн, а сама звезда оказывается подвешена, как ребёнок в гамаке. Проблемы возникали, когда большая масса была сосредоточена в очень маленьком объёме, как это бывает когда гигантская звезда исчерпывает запасы топлива и начинает коллапсировать. Согласно расчётам Шварцшильда, в таком случае пространство-время должно не искривляться, а разрываться.
Звезда будет продолжать сжиматься, а её масса будет продолжать увеличиваться до тех пор, пока под воздействием гравитации пространство не свернётся в кольцо. В результате возникнет бездна, отрезанная от остальной Вселенной.
Данное явление получило название сингулярности Шварцшильда.
Поначалу даже сам Шварцшильд отверг полученные им результаты как математическую аномалию. В физике есть много бесконечностей, которые являются не более чем числами на бумаге, абстракциями, не имеющими ничего общего с реальностью, или вовсе ошибками в вычислениях. Сингулярность, к которой он пришёл в результате своих расчётов, должна была быть ошибкой. Ведь альтернатива была немыслимой.
На определённом расстоянии от идеальной звезды Шварцшильда время останавливалось, а пространство сворачивалось в кольцо, как змея. В центре умирающей звезды вся масса оказывалась сосредоточена в одной точке бесконечной плотности. Шварцшильд не мог поверить, что во Вселенной может существовать нечто подобное. Это не только противоречило здравому смыслу и ставило под сомнение общию теорию относительности, но и подрывало основы физики, поскольку внутри сингулярности понятия пространства и времени теряли смысл. Шварцшильд попытался найти логическое объяснение этому парадоксу. Возможно, проблема крылась в исходных данных? Ведь в реальном мире не существует неподвижных звёзд идеально сферической формы без электрического заряда. Его сингулярность, говорил он себе, была бумажным тигром, китайским драконом.
И всё же он не мог выбросить свою теорию из головы. Даже среди хаоса войны сингулярность занимала все его мысли. Он видел её в глазах мёртвых лошадей, в отверстиях от пулевых ранений, в стёклах противогазов.
Он с тревогой осознал, что если бы сингулярность образовалась, то просуществовала бы вечно, до конца Вселенной. Более того, из неё невозможно было бы вырваться — как в силу её причудливой геометрии, так и в силу того, что она существовала бы как в прошлом, так и в будущем.
В последнем письме, которое он отправил жене из России в тот же день, что и письмо Эйнштейну, Шварцшильд жаловался на странное чувство: «Я не знаю, как его описать. Оно подавляет меня и омрачает мои мысли. Это бесформенная и безразмерная бездна, тень, которой я не вижу, но которую чувствую всей своей душой».
Вскоре после этого он заболел. Болезнь началась с двух пузырьков в уголке его рта. Через месяц они уже покрывали его руки, ноги, шею, губы и гениталии. А через два месяца он умер.
Военные медики диагностировали у него пузырчатку — заболевание, при котором организм не может распознать собственные клетки и атакует их. Ашкеназы особенно подвержены риску заболеть пузырчаткой. Врачи сказали Шварцшильду, что он мог заболеть из-за пережитой несколькими месяцами ранее газовой атаки, которую он описал в своем дневнике: «Луна двигалась по небу настолько быстро, что казалось, будто время ускорилось. Мои солдаты ждали приказа с оружием наготове, однако данное явление было настолько странным и тревожным, что они посчитали его дурным предзнаменованием, и я увидел страх в их глазах». Шварцшильд попытался объяснить, что это лишь оптическая иллюзия, вызванная быстро движущимися тонкими облаками. Он говорил с солдатами с той же нежностью, с которой обращался к своим детям, но ему так и не удалось их переубедить. Когда облака рассеялись, он увидел стремительно мчащихся в его направлении всядников, которых преследовал густой туман. Когда туман поглотил копыта лошадей, животные рухнули на землю. Раздался сигнал тревоги, и Шварцшильд помог двум солдатам, которые были парализованы страхом, надеть противогазы, а свой собственный успел натянуть лишь в последний момент.
Когда началась война, Шварцшильду было слегка за 40 и он был директором самой престижной обсерватории в Германии. Он вполне мог быть освобождён от службы, однако был человеком чести, любил свою страну и, как и многие другие евреи, горел желанием продемонстрировать свой патриотизм. Он записался добровольцем, не прислушавшись ни к друзьям, ни к жене.
Поначалу Шварцшильду нравилось в армии. Когда его отряд получил первое задание, он придумал систему, позволявшую усовершенствовать танковый прицел — никто его об этом не просил, но ему нравилось копаться в технике в свободное время.
Шварцшильд с детства был одержим светом. В возрасте 7 лет он разобрал очки отца и поместил линзы в свёрнутую трубочкой газету, чтобы показать брату кольца Сатурна. Иногда он не спал целыми ночами, разглядывая небо даже в облачную погоду. Его отец, которого раздражала одержимость сына ночным небом, спросил, что тот там ищет. Мальчик ответил, что за облаками скрывается звезда, которую может увидеть только он.
С тех пор, как он научился говорить, он только и говорил, что о космических телах. Он стал первым учёным в семье купцов и художников. В 16 лет он опубликовал в престижном журнале Astronomische Nachrichten статью об орбитах двойных звёзд, а в 20 писал об эволюции звёзд и изобрёл систему для измерения интенсивности их свечения.
Он считал, что математика, физика и астрономия — это единая наука, и что Германия может иметь такое же цивилизирующее влияние, какое имела в своё время древняя Греция. Однако для этого её науку необходимо поднять до уровня философии и искусств, ведь «только видение целого, как видение святого, сумасшедшего или мистика, позволит расшифровать принципы организации Вселенной».
В детстве у Шварцшильда были близко посаженные глаза, большие уши, нос пуговицей, тонкие губы и острый подбородок; в зрелом возрасте — широкий лоб, редкие волосы, проницательный взгляд, хитрая улыбка и густые, как у Ницше, усы.
Он ходил в еврейскую начальную школу, где испытывал терпение раввинов, задавая вопросы, на которые у тех не было ответов — например, каков истинный смысл слов из Книги Иова о том, что Иегова «распростёр север над пустотою, повесил землю ни на чём»? На полях тетрадей, рядом с арифметическими задачами, над которыми ломали головы его одноклассники, Шварцшильд высчитывал равновесие вращающихся жидких тел, пытаясь доказать стабильность колец Сатурна, которые в его кошмарах разваливались. Чтобы избавить его от одержимости космосом, отец записал его на уроки фортепиано. В конце второго урока Шварцшильд открыл крышку инструмента и снял струны, чтобы разобраться, что стоит за высотой нот; незадолго до этого он прочёл книгу Иоганна Кеплера «Harmonices Mundi», где утверждалось, что каждая из планет, вращаясь вокруг Солнца, играет собственную мелодию; человеческое ухо не способно уловить эту музыку, однако разум может её расшифровать.
Будучи студентом университета, Шварцшильд наблюдал полное солнечное затмение с перевала Юнгфрауйох и, хотя он понимал механизм, стоящий за данным явлением, он не мог поверить, что настолько маленькое тело, как Луна, может погрузить целую Европу во мрак.
Когда Шварцшильд был интерном в обсерватории Куффнера, одна из двойных звёзд в созвездии Возничего превратилась в сверхновую. В течение нескольких дней она была самым ярким объектом в ночном небе. Белый карлик этой диады, который тысячелетиями спал, израсходовав всё своё топливо, начал поглощать газ красного гиганта и пробудился к жизни мощным взрывом. Шварцшильд не спал три дня и три ночи, наблюдая за этим событием; он считал, что понимание смерти звёзд необходимо для выживания человечества; если одна из них взорвётся рядом с Землёй, то уничтожит земную атмосферу и всю жизнь на нашей планете.
Через день после того, как ему исполнилось 28 лет, он стал самым молодым университетским профессором в Германии. Он был назначен руководителем обсерватории Гёттингенского университета даже несмотря на то, что отказался проходить крещение, которое было необходимым условием, чтобы занимать этот пост.
В 1905 году он отправился в Алжир, чтобы понаблюдать за полным затмением, однако смотрел на солнце слишком долго и повредил роговицу левого глаза. Когда через несколько недель ему сняли повязку, он заметил в зрительном поле тёмное пятно размером с монету, которое не исчезало даже тогда, когда он закрывал глаза. Врачи сообщили ему, что ущерб необратим.
Когда друзья выражали беспокойство по поводу того, как возможная слепота может сказаться на карьере астронома, Шварцшильд в шутку отвечал, что он, как Один, пожертвовал одним глазом, чтобы лучше видеть другим.
Чтобы доказать, что происшествие никак на него не повлияло, в том году Шварцшильд работал как одержимый, публикуя одну статью за другой. Он анализировал передачу энергии в звёздах посредством излучения, изучал устойчивость атмосферы Солнца, скорость звёзд и предложил механизм моделирования переноса излучения в звёздах. Артур Эддингтон сравнивал его с вожаком партизан, который «совершает набеги там, где этого меньше всего ожидают». Встревоженные его необычайной плодовитостью, коллеги посоветовали ему взять передышку, боясь, как бы он не перегорел. Но Шварцшильд пропустил их советы мимо ушей. Одной физики ему было мало. Он стремился к знанию алхимиков и работал в спешке, которую сам не мог объяснить.
Во всём, что он делал, Шварцшильд доходил до крайности; во время экспедиции в Альпы, в которой он участвовал по приглашению своего брата Альфреда, он приказал проводникам ослабить тросы в самом опасном месте, подвергнув тем самым опасности остальных участников, только для того, чтобы подойти ближе к двум своим коллегам и обсудить проблему, над которой они вместе работали, выцарапывая уравнения во льду при помощи ледоруба. Его безрассудство настолько разозлило его брата, что они больше никогда не ходили в горы вместе, хотя ранее делали это почти каждую неделю. Альфред осознавал всю глубину одержимости своего брата: в год его выпуска из-за снежной бури они застряли на Броккене, самой высокой горе Гарца. Чтобы не замёрзнуть насмерть, им пришлось соорудить укрытие и лежать в обнимку, как в детстве. Голод им не грозил, так как у них с собой были орехи, однако когда закончились вода и спички, чтобы растапливать снег, они вынуждены были спускаться ночью при свете звёзд. Альфред был в ужасе и постоянно оступался. Карл же не оступился ни разу, как будто мог видеть в темноте, однако повредил нервы в правой руке, так как в укрытии раз за разом снимал рукавицы, чтобы проводить расчёты.
Не менее безрассудным он был и когда проводил эксперименты. Он часто снимал детали с одного прибора и прикручивал их к другому, не вёдя учёт тому, что он делал. Когда он оставил пост в Гёттингенском университете и перешёл на работу в обсерваторию Потсдама, его сменщик хотел уволиться ещё до того, как приступил к работе: проводя инвентаризацию, он обнаружил слайд с Венерой Милосской в фокальной плоскости самого большого телескопа, помещённый таким образом, что звёзды созвездия Кассиопеи образовывали руки статуи.
Шварцшильд был крайне неуклюж с женщинами. Несмотря на то, что студентки любили его и называли его «профессор со сверкающими глазами», он осмелился поцеловать свою будущую жену, Эльзу Розенбах, только когда сделал ей предложение во второй раз. Его первое предложение Эльза отвергла, так как опасалась, что его интерес к ней был сугубо интеллектуальным; Шварцшильд был настолько застенчивым, что, несмотря на продолжительные ухаживания, прикоснулся к ней всего однажды, и то по ошибке: он положил руку ей на грудь, помогая ей найти Полярную звезду при помощи самодельного телескопа. Они поженились в 1909 году; у них родилась дочь, Агата, и два сына, Мартин и Альфред. Девочка изучала классическую литературу и стала специалистом по греческой филологии; старший сын стал профессором астрофизики в Принстонском университете, а младший, родившийся с сердечной аритмией и постоянно расширенными зрачками, пережил несколько нервных срывов и покончил с собой, когда начались преследования евреев и он не смог бежать из Германии.
Как и многих чувствительных людей, перед началом Первой мировой войны Шварцшильда охватило чувство надвигающейся катастрофы. В его случае это чувство приняло форму страха, что физика окажется неспособной объяснить движение звёзд и обнаружить порядок во Вселенной. «Есть ли нечто, что по-настоящему пребывает в состоянии покоя, нечто неподвижное, вокруг чего вращается Вселенная, или нет никакой неподвижной точки в этой системе бесконечного вращения, к которой привязан каждый объект? Где бросить якорь человеческому воображению, если ни один камень в мире не может считаться неподвижным?».
Шварцшильд мечтал о приходе нового Коперника, который бы создал модель небесной механики и разработал систему, объясняющую сложные орбиты звёзд. Он не мог смириться с мыслью о том, что в мире существуют лишь безжизненные сферы, подчиняющиеся воле случая, «как молекулы газа, которые беспорядочно переносятся из одного места в другое». В Потсдаме он вместе с коллегами с максимальной точностью отслеживал движения более 2 миллионов звёзд, надеясь не только определить их орбиты, но и то, куда они движутся. Ведь тогда как движения двух тел можно в точности предсказать исходя из законов Ньютона, добавление третьего тела вносит элемент непредсказуемости.
Шварцшильд считал, что наша планетарная система неустойчива. Она может просуществовать в своём нынешнем виде ещё миллион или даже миллиард лет, однако в итоге планеты сойдут с орбит, газовые гиганты поглотят соседние космические тела, а Земля покинет Солнечную систему и будет до конца времён скитаться по Вселенной (если, конечно, Вселенная не является плоской).
В своей статье «Допустимая кривизна пространства» Шварцшильд высказал предположение, что Вселенная имеет форму полусферы. В 1910 году он открыл, что звёзды имеют разный цвет, и первым изучил эти цвета при помощи специального фотоаппарата, который сконструировал вместе с вахтёром из Потсдамской обсерватории — единственным кроме него евреем, работавшим там, с которым они часто вместе выпивали. Прицепив аппарат к метле, он делал снимки под разными углами, чтобы доказать существование красных гигантов, огромных звёзд в сотни раз крупнее нашего солнца. Его любимый красный гигант — Антарес — имел рубиновый цвет. Арабы называли эту звезду Калб-аль-Акраб («Сердце Скорпиона»). Позже Шварцшильд организовал поездку в Тенерифе, чтобы сфотографировать возвращение кометы Галлея, появление которой всегда считалось дурным предзнаменованием: в 66 году историк Иосиф Флавий описал её как «звезду в виде меча» и утверждал, что она была предвестницей разрушения Иерусалима римлянами; а в 1222 году Чингисхан воспринял появление кометы в небе как призыв к завоеванию Европы. Шварцшильда заинтересовал тот факт, что хвост кометы всегда направлен в сторону от Солнца.
Когда через 4 года началась война, Шварцшильд одним из первых записался добровольцем.
Он был определён в батальон, который участвовал в осаде бельгийского крепостного города Намюр. Наступление немцев задерживал появившийся из ниоткуда туман, настолько густой, что он превратил день в ночь. Ни одна из сторон не решалась открывать стрельбу, опасаясь задеть своих. «Как будто сам климат этой страны противится нашему знанию и нашей власти» — писал он в письме к своей жене. Целую неделю Шварцшильд пытался придумать, как рассеять туман или, по крайней мере, предсказать его появление. Когда ему это не удалось, командование приказало отвести войска на безопасное расстояние и начать беспорядочные обстрелы. Обстрелы из мортиры «Большая Берта» продолжались до тех пор, пока крепость, которая стояла со времён Римской империи, не превратилась в груду камней.
После этого Шварцшильда перевели в пятый артиллерийский полк, воевавший в Аргоннском лесу на французском фронте. Как только офицеры узнали, кто он, они приказали ему вычислить траекторию 25 тысяч снарядов с ипритом, которые должны были быть запущены по позициям французов ночью. «Они требуют от меня предсказать ветер и грозу. Они хотят знать идеальную траекторию, которая позволит ударить точно по врагу, но не видят, что это эллипс, и в итоге все мы окажемся повержены. Я устал слушать о том, что мы всё ближе к победе. Разве они не понимают, что это возвышение перед падением?»
Даже в огне войны он не забывал о своих исследованиях. Когда он был повышен до лейтенанта, то, пользуясь положением, распорядился, чтобы ему присылали из Германии последние статьи по физике. В ноябре 1915 года он увидел уравнения общей относительности, опубликованные в Annalen der Physik, и начал работать над решением, которое и отправил Эйнштейну месяц спустя. С этого момента он переменился. Его почерк стал более мелким и неразборчивым. А его патриотический пыл сменился сетованием на бессмысленность войны и недалёкость офицеров, которое усиливалось по мере того, как расчёты приближали его к сингулярности. Когда он наконец пришёл к решению, то больше не мог думать ни о чём другом.
Он был настолько поглощён работой, что забыл укрыться во время обстрела, и лишь чудом выжил, когда снаряд разорвался в нескольких метрах от его головы.
Ближе к зиме его отправили на восточный фронт. Солдаты, которых он там встретил, рассказали ему о жестоких убийствах мирных жителей, мародёрстве, изнасилованиях и депортациях, целых городах, не имеющих стратегического значения, которые стирались с лица земли за один день. Порой трудно было определить, которая из сторон совершала эти зверства. Когда Шварцшильд увидел, как его солдаты упражняются в стрельбе на тощей беспомощной собаке, что-то внутри него оборвалось. Наброски сослуживцев и природы, которые он делал каждый день, сменились чёрными линиями и спиралями. В конце ноября его батальйон соединился с десятой армией у города Коссово, Беларусь. Оттуда он отправил своему коллеге из Потсдамской обсерватории Эйнару Герцшпрунгу письмо, в котором содержались черновой вариант его сингулярности, описание появившихся у него на коже пузырьков и длинное отступление о пагубном воздействии войны на душу Германии, которая, по мнению Шварцшильда, оказалась на краю пропасти: «Мы достигли высшей точки цивилизации. Дальше только упадок и гниение».
Из-за пузырьков в горле Шварцшильд не мог есть твёрдую пищу. Во рту жгло каждый раз, когда он пил. Врачи дали ему увольнительный, но он продолжал работать как одержимый над уравнениями теории общей относительности. За всю свою жизнь он опубликовал 112 статей, больше, чем практически кто-либо из учёных ХХ века. Свои последние статьи он писал на разложенных на полу листах бумаги, свесившись с края кровати. Он исписал три блокнота вычислениями, доказывающими невозможность сингулярности, в надежде найти ошибку в своём решении. В своих последних расчётах Шварцшильд пришёл к выводу, что любой объект может породить сингулярность при достаточном сжатии: например, Солнце необходимо для этого сжать до объёма 3 кубических километра, Землю — 8 миллиметров, а среднего человека — 0,00000000000001 сантиметра.
Внутри этой бездны фундаментальные составляющие Вселенной меняли свои свойства: пространство текло как время, а время растягивалось как пространство. Это, в свою очередь, влияло на действие закона каузальности.
Шварцшильд пришёл к заключению, что если бы гипотетический путешественник смог выжить при перемещении через область сингулярности, то получил бы свет и информацию из будущего, то есть увидел бы события, которые ещё не произошли.
Если бы он достиг центра бездны, и гравитация не разорвала бы его в клочья, то он увидел бы два наложенных друг на друга изображения внутри небольшого круга, как в калейдоскопе: в одном он смог бы лицезреть всё последующее развитие Вселенной (многократно ускоренное), а в другом — замершее в одном мгновении прошлое.
Аномалии наблюдались бы не только внутри сингулярности. Вокруг неё существовала бы черта, обозначающая точку невозврата. При пересечении этого порога, любой объект — от планеты до субатомной частицы — остался бы там навсегда. Он исчез бы из Вселенной, канув в небытие. Через несколько десятилетий этот порог получил название радиуса Шварцшильда.
На похоронах Шварцшильда Эйнштейн сказал: «Он брался за задачи, за которые другие браться боялись. Ему нравилось обнаруживать связи между разными аспектами природы. Его поисками двигала радость, экстаз художника, одержимость визионера, способного увидеть нити, из которых соткано полотно будущего». Никто из присутствовавших на похоронах не знал, насколько Шварцшильда мучило его главное открытие.
Молодой математик Рихард Курант был последним, кто разговаривал со Шварцшильдом, и единственным, кто видел, как сигулярность повлияла на его психологическое состояние.
Курант был ранен в Раве-Русской и познакомился со Шварцшильдом в военном госпитале. Молодой человек был ассистентом Давида Гильберта, одного из самых влиятельных немецких математиков того времени, поэтому сразу узнал Шварцшильда даже несмотря на изуродованное лицо. Курант робко подошёл к нему, не понимая, как учёного такого калибра могли отправить в такое опасное место. В своём дневнике Курант пишет, что глаза лейтеанта Шварцшильда загорелись, как только он услышал об идеях своего более молодого коллеги. Они проговорили всю ночь. Когда начало светать, Шварцшильд рассказал ему о своём открытии.
По мнению Шварцшильда, самое ужасное в предельной концентрации массы — это не причудливое воздействие на пространство-время, а то, что сингулярность — это слепое пятно, непознаваемое по самой своей природе.
Поскольку свет не может вырваться за пределы сингулярности, наши глаза не в состоянии её увидеть. Поскольку законы общей относительности внутри сингулярности не действуют, наш разум не в состоянии её постичь. Физика теряет смысл.
Курант слушал его как завороженный. Под конец Шварцшильд задал ему вопрос, который мучил его всю оставшуюся жизнь. Если материя может порождать подобных чудовищ, есть ли эквивалент в человеческом сознании? Может ли концентрация воли — миллионы одинаково мыслящих умов, ограниченных общим психическим пространством — породить что-то похожее на сингулярность? Шварцшильд считал, что нечто подобное не только было возможно, но и имело место в его родной стране. Курант пытался успокоить его, говоря, что не видит никаких признаков надвигающегося апокалипсиса и что не может быть ничего ужаснее той войны, которая уже идёт. Он напоминал, что человеческая душа загадочнее любой математической проблемы, и что некорректно проецировать открытия физики на психологию. Однако Шварцшильд был непоколебим. Он говорил о восходе чёрного солнца, способного поглотить весь мир, и сокрушался, что ничего нельзя изменить. Точка невозврата не имеет никаких обозначений. Если пройти её — всё конечно. Учитывая природу этого порога, как можно знать, переступили мы его или нет?
Курант вернулся в Германию. Шварцшильд умер позже в тот день.
Прошло более двух десятилетий прежде чем научное сообщество признало сингулярность Шварцшильда неизбежным следствием теории относительности.
Эйнштейн трудился усерднее, чем кто-либо другой, чтобы изгнать пробуждённого Шварцшильдом демона. В 1939 году он опубликовал статью, объяснявшую, почему сингулярность не может существовать. «Сингулярность невозможна по той простой причине, что произвольной концентрации материи не бывает, ведь в таком случае образующие её частицы достигли бы скорости света». Немецкий физик апеллировал ко внутренней логике своей теории, пытаясь залатать дыру в пространстве-времени.
Однако величайший ум ХХ века ошибался.
Первого сентября 1939 года — в тот же день, когда нацисты вторглись в Польшу — Роберт Оппенгеймер и Хартланд Снайдер опубликовали статью в журнале Physical Review. В ней двое североамериканских физиков наглядно продемонстрировали, что «когда все термоядерные источники энергии оказываются исчерпаны, звезда коллапсирует. Если она не потеряет свою массу посредством разделения, вращения или излучения, сжатие будет продолжаться до бесконечности», вследствие чего, как и предсказывал Шварцшильд, образуется чёрная дыра, способная смять пространство, как листок бумаги, и положить конец времени. Никакие законы физики и никакие силы природы не могут это предотвратить.
©Benjamín Labatut
Оригинал можно почитать тут.