В теории, наука должна быть объективной и беспристрастной. На практике, она часто отражает господствующие предрассудки времени и предрассудки отдельных людей, ей занимающихся. Это касается не только «социальных» наук, но и, например, биологии, которая в эпоху Нового империализма служила инструментом угнетения и эксплуатации, помогая обосновывать право европейских колонизаторов порабощать коренные народы и отбирать у них землю, а в самих метрополиях демонстрировать жителей экзотических стран в человеческих зоопарках, цирках и кунсткамерах. Как это всегда бывает, отношение к тем, кто отличается, обнаруживает варварство тех, кто считает варварами других.
В глубине Венсенского леса в Париже по сей день можно увидеть разрушенные вольеры, в которых когда-то содержались люди — не в качестве наказания и не ради удовлетворения извращённых фантазий какого-то психопата, а просто потому, что они были родом из далёких мест и выглядели экзотично в глазах местных жителей.
«Человек — это животное, висящее на сотканной им самим паутине значений», — написал в 1973 году антрополог Клиффорд Гирц. Мы висим на этой паутине до тех пор, пока кто-нибудь не явится, чтобы её разорвать. Девятнцадцатый век был отмечен беспрецедентными уровнями перемещений и взаимодействия между разными культурами. Как следствие, мир стал менее загадочным, но от этого не менее увлекательным. И люди хотели увидеть его своими глазами. Именно поэтому в 1907 году в саду тропического сельского хозяйства на территории Венсенского леса на восточной окраине Парижа состоялась масштабная Международная колониальная выставка, на которой демонстрировались диковинки разных уголков мира, в которых у Франции были свои колонии.
Сад был создан восемью годами ранее, в 1899 году, в рамках научного проекта, целью которого было научиться выращивать зерновые в тропиках, чтобы увеличить прибыль, получаемую с колоний. Но экспозиция выставки не ограничивалась растениями и цветами. Здесь также были люди, размещённые в хижинах, отдалённо напоминавших те, в которых они жили у себя на родине. Всего было пять миниатюрных «посёлков», воссозданных с максимальной достоверностью, чтобы посетители могли составить представление о быте чужеземцев. Это был самый настоящий эдвардианский Диснейленд, только не с куклами, а с живыми людьми.
«В Париже было много выставок с человеческими зоопарками», — говорит французский антрополог Жиль Боуч, который занимается изучением их мрачной истории. Подобные мероприятия содержали в себе элемент циркового представления, культурной феерии. Но их организаторы также руководствовались искренним желанием продемонстрировать этническое разнообразие и показать жизнь в отдалённых колониях.
По некоторым подсчётам, парижскую колониальную выставку за полгода посетило около двух миллионов человек.
Для европейских учёных человеческие зоопарки были не просто развлечением. Они служили источником биологических данных, лабораторией с подопытными кроликами. Вместо того, чтобы отправляться в продолжительные экспедиции в тропики, анатомы и антропологи могли посетить местную колониальную выставку и найти представителей самых разных культур в одном месте. Исследователи сравнивали размер головы, рост, вес, цвет глаз и кожи, отмечали, какую пищу употребляли объекты их изучения, а затем излагали свои наблюдения в научных статьях. Именно эти наблюдения положили начало современной расовой науке.
Идея о расах относительно новая. Самые ранние случаи употребления этого слова относятся к XVI веку. Однако вплоть до эпохи Просвещения физические различия считались непостоянными. Например, считалось, что если обитатели жарких стран переберутся куда-то похолоднее, их кожа посветлеет. Понимание того, что раса — это устойчивая, передающаяся из поколения в поколение черта, на которую люди не имеют влияния, пришло не сразу. Шведский ботаник XVIII века Карл Линней после создания своей знаменитой классификации живых организмов (от крошечных насекомых до гигантских млекопитающих) заинтересовался и человеком. Раз цветы различаются по цвету и форме, рассуждал он, то возможно и людей можно разделить на категории. В десятом издании своей «Системы природы» (1758) Линней предложил категории, которые используются по сей день.
Линней разделил людей на четыре главные группы, соответствующие Америке, Европе, Азии и Африке. Отличительной чертой представителей каждой группы был цвет кожи: красный, белый, жёлтый и чёрный, соответственно.
Классификации людей стали повсеместным явлением. Каждый учёный считал своим долгом создать свою собственную. Одни выделяли только две расы, другие — десятки. Многие никогда в жизни не видели людей, которых описывали, полагаясь на сведения из вторых рук или попросту на слухи. Сам Линней включил в свою классификацию две подкатегории: чудовищные люди и дикие люди. Описанные «расы» мгновенно встраивались в иерархии на основании политической повестки того времени. При этом из внешнего вида выводился характер, а политические условия превращались в биологический факт. Например, Линней писал, что коренных американцев отличают прямые чёрные волосы, широкие ноздри и «порабощённость», как если бы порабощённость была чертой их характера.
Париж был не единственным городом, где можно было наблюдать подобное зрелище. К моменту проведения парижской выставки 1907 года человеческие зоопарки существовали на протяжении уже больше ста лет. В 1853 году труппа зулусов совершила еропейское турне. Ещё раньше, в 1810 году, в Лондоне всего за два шиллинга можно было увидеть «готтентотскую Венеру». Её настоящее имя было Саарти Бартман, и ей было между двадцатью и тридцатью годами.
Бартман была обладательницей выпирающих ягодиц и удлинённых малых половых губ, что придавало ей в глазах европейцев гротескный вид.
Карьера готтентотской Венеры была короткой и унизительной. Во время каждого представления её выводили из клетки и демонстрировали зрителям, которые тыкали в неё пальцами и щипали, чтобы удостовериться, что она настоящая. Журналисты отмечали её несчастный вид и писали, что если она плохо себя чувствовала или не хотела выступать, её вынуждали, угрожая физической расправой.
В итоге Бартман оказалась в Париже и попала к знаменитому французскому натуралисту Жоржу Кювье, основоположнику сравнительной анатомии. Как и многие другие до него, он был очарован ею и решил детально изучить каждый сантиметр её тела. Когда в 1815 году она умерла, Кювье расчленил её и вырезал её мозг и гениталии, которые позже в заспиртованном виде подарил Французской академии наук.
Для Кювье Бартман была лишь ещё одним образцом. Его и других учёных интересовало, почему она и подобные ей выглядели иначе. Почему у одних людей тёмная кожа, а у других светлая? Откуда берутся разные структура волос, телосложение, привычки и языки? Если все мы принадлежим к одному виду, то почему выглядим и ведём себя по-разному? Эти вопросы поднимались и раньше, но именно учёные XIX века превратили изучение человека в мрачное искусство.
Как будто унижений при жизни было недостаточно, Бартман продолжала выставляться на обозрение на протяжении ещё 150 лет после своей смерти.
Гипсовый слепок её тела был выставлен в Музее человека рядом с Эйфелевой башней до 1982 года. Лишь в 2002 году по просьбе Нельсона Манделы её останки были возвращены в Южную Африку для погребения.
«В современном мире мы требуем научного обоснования политических идей», — говорит профессор антропологии из Университета Северной Каролины в Шарлотте Джонатан Маркс, один из самых последовательных критиков научного расизма. Расовая наука, объясняет он, возникла «в контексте колониальной идеологии угнетения и эксплуатации. Её появление было продиктовано необходимостью классифицировать людей». Благодаря классификации людей было легче контролировть.
Неслучайно современное представление о расах сформировалось в период расцвета европейского колониализма, когда могущественные мира сего объявили себя высшей расой. В XIX столетии теория о том, что одни расы менее развиты, чем другие, обеспечила колониализму поддержку широких масс.
Правду о том, что европейские державы были движимы жаждой власти, было труднее принять, чем утверждение, что колонизированные страны были нецивилизованными, а поэтому их участь не имела значения.
В Соединённых Штатах аналогичная извращённая логика использовалась для оправдания рабства. Трансатлантической работорговле был официально положен конец с принятием в Великобритании «Акта о запрете торговли рабами» в 1807 году. В следующем году в США был запрещён импорт рабов. Но работорговля внутри страны не прекратилась, а рабский труд продолжал использоваться ещё несколько десятилетий. Тела чернокожих рабов подвергались надругательству как при жизни, так и после смерти. Например, трупы рабов часто продавались медикам для исследований. По словам историка из Техасского университета в Остине Дайна Реми Берри, в XIX веке тела чернокожих были предметом оживлённой торговли. Иногда трупы даже выкапывали сами владельцы рабов ради дополнительного заработка.
Примечательно, что современное понимание человеческой анатомии во многом основано на изучении тех, кого на тот момент считали недолюдьми.
«Утверждение о том, что рабовладельцы коренным образом отличаются от рабов, служило для оправдания рабства», — говорит Маркс. Многие боялись, что после отмены рабства обитатели человеческих зоопарков окажутся на воле, и возникнет хаос. В 1822 году Американское колонизационное общество приобрело землю на западе Африки и создало там колонию под названием Либерия, опасаясь, что освобождённые рабы захотят обосноваться среди белых и получить равные права. Репатриация рабов на их историческую родину представлялась удобным решением, хотя за несколько поколений в рабстве чернокожие американцы утратили связи с Африкой — не говоря уже о том, что их предки не имели ничего общего с новосозданной страной.
Швейцарский натуралист Луи Агассис, который был учеником Жоржа Кювье и в 1846 году переехал в США, активно выступал против предоставления чернокожим равных прав с белыми. Он испытывал настолько сильное физическое отвращение к чернокожей обслуге, приносившей ему еду в отеле, что не мог есть. Ожидаемо, он был убеждён, что представители разных рас обладают разными чертами характера и умственными способностями.
Считалось, что рабы сами были виноваты в том, что оказались в рабстве. Они были в этом унизительном положении не потому, что их насильно обратили в рабство, а потому, что таким было их место в мире. На заседании Британской ассоциации содействия развитию науки в Плимуте в 1841 году американский рабовладелец из Кентукки Чарльз Колдуэлл заявил, что африканцы имеют больше общего с обезьянами, чем с людьми. В 1854 году американский врач Джозайя Кларк Нотт и египтолог Джордж Глиддон в своей книге «Типы человека» описали различия между черепами белых, чернокожих и обезьян. Типичное европейское лицо в книге было срисовано с античной скульптуры, тогда как африканские лица были примитивными карикатурами, чьи намеренно утрированные черты делали их похожими на шимпанзе и горилл.
Исходя из убеждения, что чернокожим также присущи особенные болезни, врач Сэмюэл Картрайт, практиковавший в Миссисипи и Луизиане, в 1851 году описал присущее рабам психическое расстройство, которое он назвал «драпетоманией», то есть склонностью к побегам. За медицинскими «открытиями» Картрайта стояло очевидное желание оставить чернокожих в рабстве и сохранить статус-кво на американском Юге, где он жил.
Расовая наука стала популярным занятием и среди неспециалистов. Французский аристократ и писатель граф Артюр де Гобино в своём «Эссе о неравенстве человеческих рас» предложил иерархию из трёх рас. «Негроидная раса располагается на низшей ступени лестницы. Умственные способности её представителей очень ограничены», — утверждал он. Отмечая «треугольное» лицо представителей «жёлтой расы», он отмечал, что они, в противоположность негроидам, «наделены малой физической силой, склонны к апатии и посредственности во всём».
При этом, белые люди, по его утверждению, были «наделены живым умом и практическим мышлением, но в более широком и возвышенном смысле, чем жёлтая раса». Его труд был явной попыткой объяснить, почему он и ему подобные заслуживали власть и богатство, которыми уже обладали.
Гобино не нуждался в убедительных доказательствах для своих теорий, так как был окружён людьми, готовыми поверить в то, что они тоже принадлежат к высшей расе.
Тринадцатая поправка к Конституции США, которая запрещала рабство и была принята в 1865 году, не решила проблему расизма, а только сделала её более неоднозначной. Хоть многие американцы и поддерживали освобождение рабов из нравственных соображений, немногие верили в то, что настоящее равенство возможно по причине биологических различий между расами. Даже президенты Томас Джефферсон и Авраам Линкольн считали чернокожих низшей расой. Джефферсон, который сам был рабовладельцем, считал, что освобождённых рабов нужно переселить в специально созданную для них колонию. Свобода преподносилась как дар обездоленным чернокожим рабам от нравственно превосходящих их белых правителей.
Разумеется, не все учёные были лицемерами. Для тех, кто хотел установить правду о различиях между людьми, было множество неотвеченных вопросов. Главной загадкой было отсутствие понятного механизма возникновения разных рас. Одной из теорий было расселение сыновей Ноя по разным уголкам земли после Всемирного потопа.
В 1871 году Чарльз Дарвин опубликовал «Происхождение человека», отвергнув религиозные мифы и объявив, что все люди произошли от общего предка. После изучения людей по всему миру, он написал: «Мне кажется крайне маловероятным, что такая степень подобия между людьми могла возникнуть при независимом развитии». Так Дарвин положил конец дискуссиям о расовых различиях и показал, что все расы имеют общие корни.
В семье Дарвина было два известных аболициониста — его деды, Эразм Дарвин и Джозайя Уэджвуд. Сам Дарвин воочию видел ужасы рабства во время своих путешествий. Ключевым тезисом движения аболиционистов было утверждение о единстве человечества. Но слово аболиционистов не было последним.
Как и Авраам Линкольн, родившийся с ним в один день, Дарвин выступал против рабства, но при этом не был уверен, что темнокожие африканцы и австралийцы равны с белыми европейцами. Он допускал возможность того, что хотя все люди и произошли от общего предка, позже расы разделились, что обусловило различия.
Как отмечает британский антрополог Тим Ингольд, Дарвин усматривал различия между «представителями высших рас и дикарями». Он, например, утверждал, что «дети дикарей» более склонны надувать губы, когда обижаются, чем дети европейцев, так как они ближе к «первобытному состоянию». Историк из Университета Лидса Грегори Радик отмечает, что несмотря на свой вклад в идею биологического единства, Дарвин также верил в эволюционную иерархию, в которой мужчины стояли выше женщин, а белая раса выше всех остальных.
В сочетании с политикой того времени это имело катастрофические последствия. Неопределённость относительно биологических фактов оставляла предостаточно пространства для смешения идеологии с наукой, что приводило к созданию новых расовых мифов. Белые люди, как утверждалось, стояли на высшей ступени эволюции, а соответственно были самыми развитыми и самыми цивилизованными. Успех белой расы затем облекался в понятия «выживания сильнейших», а это подразумевало, что «примитивные» народы неизбежно проиграют борьбу за выживание в ходе дальнейшей эволюции. По утверждению Ингольда, Дарвин позже и сам начал преподносить эволюцию как «империалистическую доктрину прогресса», а не как процесс приспособления видов к среде обитания.
Масло в огонь ложных идей подливали сторонники Дарвина, некоторые из которых были убеждёнными расистами. Английский биолог Томас Генри Гексли, получивший прозвище «Бульдог Дарвина», утверждал, что не все люди равны. В своём эссе, посвящённом освобождению рабов, он писал, что в среднем мозг белого человека крупнее и добавлял: «Самое высокое место в иерархии цивлизации недостижимо для наших смуглых братьев». Гексли считал освобождение рабов правильным шагом с нравственной точки зрения, но был убеждён, что в силу биологических различий равные права — это иллюзия.
В Германии самым ярым сторонником Дарвина был Эрнст Геккель, который был ярым националистом. Он сравнивал африканцев с приматами и считал их «потерянным звеном» в эволюционной цепи, ведущей от обезьян к европейцам.
Дарвин не помог искоренить расизм. Благодаря ему идея о существовании разных рас и превосходстве одних рас над другими просто приобрела новую теоретическую основу. Наука оправдывала расизм вместо того, чтобы опровергать его. В любые научные исследования различий между людьми неизменно вмешивались политические и экономические соображения.
Трудно вообразить себе, как выглядела жизнь внутри человеческих зоопарков. Содержавшиеся в них люди не были рабами. Они получали зарплату, как актёры, но должны были танцевать, петь и вести свою повседневную жизнь на глазах у посетителей. Их жизнь была формой развлечения. Не прикладывалось никаких усилий, чтобы помочь людям адаптироваться в новых условиях, ведь целью всего этого зрелища было подчеркнуть их отличие. Посетителей пытались убедить, что чужеземцы ходили полуголыми независимо от климата, в котором жили, и что их привычки невозможно было изменить.
Наука противопоставляла наблюдателей и наблюдаемых, колонизаторов и колонизированных, сильных и слабых. Те, кто узнавал о чужеземцах таким образом, лишь укреплялись в убеждении, что люди не равны. Обитатели человеческих зоопарков вызывали интерес не только потому что выглядели и вели себя иначе, но и потому что их жизнями распоряжались другие люди, которые отличались от них.
Люди по эту сторону решёток были цивилизованными, респектабельными и полностью одетыми, тогда как люди в клетках — неразвитыми, полуголыми и порабощёнными.
«Люди воспринимаются как менее развитые от природы, когда они находятся в подчинённом положении», — пишут американские историки Карен и Барбара Филдс. Люди не стали относится к другим людям как к низшим существам из-за понятия расы. Отношение было таким и до появления идеи о расах, а после гнет только усилился.
Сам факт наблюдения превратил наблюдаемых людей в диковинных существ. Вместо того, чтобы соблюдать научную объективность, учёный в итоге всегда оказывался золотым стандартом красоты и интеллекта, а его собственная раса всегда оказывалась высшей. Идеал физического и умственного развития европейцев был недостижим для обитателей человеческих зоопарков.
Примерно в одно время с парижской выставкой конголезский «пигмей» по имени Ота Бенга, привезённый в США в качестве «живого экспоната» в рамках Всемирной выставки в Сент-Луисе, был помещён в обезьянник Бронксского зоопарка. Посетители обожали его. «Одни тыкали его пальцами в рёбра, другие ставили ему подножки, все смеялись», — писала «Нью-Йорк таймс». Позже его вызволили афроамериканские проповедники и поместили в приют.
Десять лет спустя, в отчаянии от того, что он не мог вернуться к себе домой в Конго, Бенга одолжил револьвер и застрелился.
Создатели человеческих зоопарков хотели понять, почему одни люди находятся в рабстве, а другие наслаждаются свободой; почему одни живут богато, а другие прозябают в бедности; почему одни цивилизации процветают, а другие нет. Искренне веря, что они мыслят объективно, учёные в действительности искали биологические ответы на политические и экономические вопросы. Расовая наука всегда оперировала на пересечении науки и политики или науки и экономики. Расовая принадлежность была не только критерием физических различий, но и показателем прогресса.
©Angela Saini
Оригинал можно почитать тут.