Уэйд Дэвис — канадский антрополог и этноботаник, лауреат многочисленных почётных наград, автор нескольких бестселлеров и документальных фильмов. Его цикл лекций под названием «Указующие путь: почему древняя мудрость имеет значение в современном мире» — это ода человеческому гению, породившему разнообразие языков и культур, многие из которых могут быть утеряны из-за агрессивного наступления цивилизации на отдалённые уголки планеты. В первой лекции Дэвис рассказывает о возникновении и миграции первых людей и приглашает в Африку, чтобы познакомиться с народом, от которого пошло всё человечество.
«Я хочу, чтобы ветер культуры всех стран как можно свободнее веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног».
Махатма Ганди
Одно из главных удовольствий, которые дарят путешествия — это шанс пожить среди народов, которые не забыли древний образ жизни и по-прежнему ощущают своё прошлое в ветре, прикасаются к нему в отполированных водой камнях и чувствуют его вкус в горьких листьях растений. Знать о том, что шаманы Амазонии по-прежнему отправляются в странствия за пределы Млечного Пути, что мифы инуитских старейшин по-прежнему наполнены смыслом, что буддисты Тибета по-прежнему следуют дхарме — означает помнить главнейший урок антропологии: что устройство общества, в котором мы живём — лишь один из возможных вариантов, следствие определённых интеллектуальных и духовных выборов, сделанных представителями нашей культуры много поколений назад.
Путешествуя к кочевникам-пунанам из лесов Борнео, приверженцам культа вуду на Гаити, курандерос из перуанских Анд, караванщикам из красных песков Сахары или пастухам яков со склонов Джомолунгмы, мы осознаём, что существуют другие виды взаимоотношений с окружающим миром. И этот факт преисполняет нас надеждой.
Взятые вместе, многочисленные культуры образуют интеллектуальную и духовную паутину жизни, которая окутывает всю планету и настолько же важна для всеобщего благополучия, как и биологическая паутина жизни — биосфера. Эту социальную паутину можно назвать «этносферой» и определить как сумму всех идей, откровений, мифов и верований, порождённых воображением человека со времён развития сознания.
Как биосфера разрушается из-за уничтожения естественной среды обитания и последующего вымирания видов животных и растений, так и этносфера — только намного быстрее.
Ни один биолог не может представить себе, чтобы вымерло пятьдесят процентов всех видов. Однако в области культурного разнообразия этот сценарий можно считать оптимистичным.
Предвестник этого процесса — исчезновение языков. Язык — это не только набор грамматических правил и словарный запас. Это искра человеческого духа, связь души каждой отдельной культуры с материальным миром. Каждый язык — это девственный лес разума, резервуар мысли, экосистема духовного потенциала. Из семи тысяч используемых ныне языков половина не преподаётся подрастающему поколению. Если ничего не изменится, они исчезнут ещё при нашей жизни. Только подумайте: половина языков на планете находятся на грани исчезновения. Что может быть печальнее, чем оказаться последним из своего народа, кто говорит на родном языке и не иметь возможности передать мудрость предков следующему поколению? Эта трагическая судьба постигает кого-то на планете каждые две недели.
В среднем каждые четырнадцать дней умирает один старейшина, унося с собой в могилу последние слова на родном языке. А это значит, что через одно или два поколения мы станем свидетелями утраты половины культурного наследия человечества.
Некоторые спрашивают: «Не станет ли нам легче жить, если мы все будем говорить на одном языке?» Я всегда отвечаю на это: «Отлично, но пусть тогда этим международным языком будет хайда, йоруба, лакота, инуктитут или сан». Тогда люди вдруг осознают, как это — не иметь возможности говорить на своём родном языке. Я не могу вообразить себе мир, в котором я не смог бы говорить на английском, ведь это не только красивый язык, но и мой родной язык, выражение того, кто я есть. В то же время я не хочу, чтобы он задушил другие языки мира, как культурный нервно-паралитический газ.
Само собой, на протяжении истории языки возникали и исчезали. На улицах Багдада больше не говорят на вавилонском, а на холмах Италии — на латыни. Но здесь снова приходится кстати аналогия с биологией. Вымирание — естественное явление, но видообразование (возникновение новых форм жизни) по большей части опережало его на протяжении последних шестисот миллионов лет, делая мир всё более разнообразным. Когда латынь перестала звучать в Риме, она обрела новую жизнь в романских языках. Сегодня как животные и растения, так и языки исчезают так стремительно, что не успевают оставить после себя потомства. Тогда как по подсчётам биологов около двадцати процентов млекопитающих, одиннадцать процентов птиц и пять процентов рыб находятся под угрозой вымирания, а ботаники прогнозируют потерю десяти процентов флористического разнообразия, лингвисты и антропологи ожидают неизбежного исчезновения половины существующих в мире языков. У более чем шестисот ныне менее сотни носителей. Существование примерно трёх с половиной тысяч поддерживается менее чем одним процентом населения планеты. В то же время десять самых популярных языков процветают; они являются родными для более чем половины человечества. Восемьдесят процентов населения всего мира говорят на одном из восьмидесяти трёх языков. А как же стихи, песни и знания, зашифрованные в словах других языков, и все те культуры, которые являются хранителями 98,8 процента языкового разнообразия мира? Становится ли мудрость старейшины менее важной оттого, что он обращается всего к одному человеку? Определяется ли ценность народа от его численностью? Нет. Каждая культура по определению — жизненно важная ветвь нашего генеалогического дерева, хранилище знаний и опыта, а при благоприятных условиях — и источник вдохновения и надежды на будущее. «Утрата языка, — сказал незадолго до смерти Кен Хейл, лингвист из Массачусетского технологического института, — означает утрату культуры, интеллектуального наследия, произведений искусства. Это всё равно что сбросить бомбу на Лувр».
Но что в действительности стоит на кону? Что следует предпринять по этому поводу? И следует ли вообще? За последние несколько лет вышло много книг, констатирующих распространение по всему миру технологий и современного образа жизни, и утверждающих, что земля плоская и что весь мир объединился благодаря единой экономической модели. Читая эти книги, я думаю о том, что, вероятно, путешествовал по совсем другим местам. Земля, которую мне посчастливилось знать, совершенно точно не плоская. Она изобилует горными вершинами и долинами, удивительными аномалиями и божественными откровениями. История не остановилась, а процесс культурного преобразования идёт настолько же активно, как и прежде.
Мир может показаться однородным только тем, кто настойчиво продолжает истолковывать всё через призму одной-единственной культурной парадигмы — своей собственной. Для тех же, у кого есть глаза и сердце, мир остаётся богатой и сложной топографией духа.
Кто-то скажет, что странно начинать похвалу культуре с разговора о генетике. Но именно с неё всё началось. На протяжении более десяти лет мой друг и коллега по Национальному географическому обществу Спенсер Уэллс возглавлял масштабный глобальный проект, имеющий целью проследить путь человечества через пространство и время. Открытие, сделанное им и другими популяционными генетиками — одно из главных откровений современной науки. Как напоминает нам Уэллс, мы являемся результатом более чем миллиарда лет эволюции. Наша ДНК — это исторический документ, ведущий начало от возникновения жизни. Каждый из нас — отдельная глава в величайшей из когда-либо написанных историй, повести об исследованиях и открытиях, память о которых сохранилась только в мифах, но информация о которых зашифрована в нашей крови.
Каждая клетка в нашем организме содержит тайну, двойную спираль из четырёх видов молекул, четырёх простых букв — A, C, G и T, — связанных в сложные последовательности, стоящие за каждой крупицей жизни. В нашем теле содержится шесть миллиардов единиц информации. Если спираль ДНК одного человека распрямить в линию, она достигнет не только луны, но и трёх тысяч других равноудалённых от земли небесных сфер. Эта цепь распределена по сорока шести хромосомам, которые передаются из поколения в поколение. С каждым потомством эти хромосомы перемешиваются таким образом, что каждый ребёнок рождается с уникальной комбинацией генетических данных его родителей. Тем не менее главные составляющие остаются неизменными. В ядре каждой клетки Y-хромосома, обуславливающая мужской пол и состоящая из более чем пятидесяти миллионов нуклеотидов, передаётся от отца к сыну в более-менее неизменном состоянии. В митохондриях каждой клетки, её энергообразующих органеллах, генетическая информация также передаётся следующим поколениям неизменной, но от матери к детям. Благодаря этому две нити ДНК выполняют роль своеобразной машины времени. Почти вся человеческая ДНК, около 99,9 процента трёх миллиардов нуклеотидов, одинакова у всех людей. Но в оставшейся 0,1 процента содержатся различия в исходном коде, которые несут важнейшие сведения о предках человека. В процессе транскрипции и репликации генетической информации, то есть миллиардов единиц данных, неизбежно случаются небольшие сбои, или мутации. Одна-единственная мутация редко влечёт за собой внешние изменения. Замена одной буквы в коде не влияет на цвет кожи, рост и уж тем более умственные способности и судьбу человека. Однако этот генетический сдвиг навсегда остаётся запечатлённым в генах потомков этого человека. Эти отдельные унаследованные мутации служат маркерами, которые за последние двадцать лет позволили популяционным генетикам восстановить историю возникновения и миграции человечества с точностью, которую невозможно было себе представить ещё одно поколение назад. Изучая различия между ДНК разных людей и отслеживая появление маркеров, можно определить родословную человека. Создаются два эволюционных дерева, одно по линии отцов и сыновей, другое по линии матерей и дочерей, и весь путь человечества через пространство и время прослеживается с невероятной точностью. Согласно мнению подавляющего большинства учёных, вплоть до отметки примерно в шестьдесят тысяч лет назад всё человечество обитало в Африке. Затем — возможно, по причине изменений климатических и экологических условий, приведших к дезертификации африканских травянистых сообществ, — небольшая группа мужчин, женщин и детей — возможно, не более ста пятидесяти человек — покинула древний континент и начала колонизацию мира. Когда популяция превышала ёмкость среды, часть отделялась и двигалась дальше. Информация, содержащаяся в ДНК, свидетельствует, что когда небольшие группы отделялись, они несли с собой только часть генетического разнообразия, изначально свойственного населению Африки.
Исследования показывают, что генетическое разнообразие уменьшается тем больше, чем удалённее в пространстве и времени та или иная популяция от Африки.
Опять же, эти различия не отражаются на фенотипе и не влияют на потенциал человека. Они попросту служат маркерами культурной карты, показывая, где и когда наши предки отправились в путь.
Первая волна миграции прошла вдоль береговой линии Азии и достигла Австралии за пятьдесят тысяч лет до нашей эры. Вторая волна отправилась на север через Ближний Восток, а затем повернула на восток, ещё раз разделившись около сорока тысяч лет назад на три части: первая часть двинулась на юг, в Индию, вторая — на юго-запад, в южный Китай, а третья — на север, в Центральную Азию. Оттуда, в ходе двух последующих волн миграции, люди отправились на запад, в Европу (тридцать тысяч лет до нашей эры) и на восток, в Сибирь, которая была заселена за двадцать тысяч лет до нашей эры. Наконец, примерно двенадцать тысяч лет назад, одновременно с тем, как ещё одна волна отправилась с Ближнего Востока в Юго-Восточную Европу и из Китая на север, небольшая группа охотников пересекла Берингийский сухопутный мост и впервые установила присутствие человека в Америке. Через две тысячи лет их потомки достигли Огненной Земли.
За две с половиной тысячи поколений, или сорок тысяч лет, наш вид заселил весь обитаемый мир.
Прежде чем продолжить, я бы хотел объяснить, почему я считаю эти открытия в области генетики настолько важными. Ни одно научное достижение за время моей жизни, кроме разве что взгляда на землю с борта «Аполлона», не сделало больше для освобождения человеческого духа из плена узких взглядов, в котором мы пребывали с начала времён.
Как социальный антрополог, я привык считать историю и культуру главными детерминантами человеческой деятельности. Другими словами, я стою на позициях социологизма, а не нативизма. Антропология возникла как попытка понять экзотического Другого, с надеждой, что, приняв существование разных культурных особенностей, мы сможем обогатить своё понимание человеческой природы и свою собственную человечность. Однако на раннем этапе развития дисциплина была поставлена на службу идеологии своего времени. В девятнадцатом веке антропологи стали слугами Короны и были отправлены в отдалённые уголки империи с заданием изучить странные племенные народы, чтобы их легче можно было контролировать. Теория эволюции превратилась в обществознание, что было выгодно эпохе. Именно антрополог, Герберт Спенсер, придумал фразу «выживание наиболее приспособленных». В период, когда Соединённые Штаты строились силами африканских рабов, а британское общество было настолько стратифицировано, что дети богатых были в среднем на шесть дюймов выше детей бедных, теория, предоставлявшая научное обоснование расовых и классовых различий, была как нельзя кстати. Идея эволюции предполагала поступательные изменения и, в сочетании с викторианским культом совершенствования, стала подразумевать развитие человеческой деятельности, лестницу к успеху, ведущую от примитивного человека к цивилизованному, от глухой деревни в Африке к Лондону и его величественной улице Стрэнд.
Культуры мира стали рассматриваться в качестве живого музея, а отдельные сообщества — законсервированные во времени ступени эволюции на пути к цивилизации.
Из этого непреложно следовало, что моральный долг развитых стран — помочь отсталым, цивилизовать дикаря, что опять же было на руку империи. «Я утверждаю, что мы — лучшая нация в мире, — говорил Сесил Родс, — и чем большую часть мира мы заселим, тем лучше будет для человечества».
Ему вторил и Джордж Натаниэл Керзон, одиннадцатый вице-король Индии: «В мировой истории не было ни одной более великой державы, чем Британская Империя, ни одного настолько же великолепного инструмента, служащего благу человечества. Мы должны посвятить все свои силы её сохранению». Когда его спросили, почему в правительстве Индии не служит ни одного индуса, он ответил: «Потому что среди трёхсот миллионов жителей субконтинента не нашлось ни одного человека, способного выполнять эту работу».
Заявив о превосходстве викторианской Англии, антропологи задались целью обосновать его. И вот, вооружившись штангенциркулями и линейками, френологи принялись документировать ничтожные различия в морфологии черепа, предположительно отражавшие врождённые различия в уровне интеллекта. Очень скоро физические антропологи взялись фотографировать и измерять людей по всему миру, руководствуясь ложным представлением о том, что путём сравнения частей тела, длины конечностей, текстуры волос и цвета кожи можно составить исчерпывающую классификацию людей. Линней, отец таксономии, ещё в конце восемнадцатого века установил, что все люди принадлежат к одному и тому же виду, Homo sapiens, «человек разумный». Но перестраховался, выделив пять подвидов, которые он назвал afer (африканец), americanus (коренной американец), asiaticus (азиат), europaeus (европеец) и monstrosus, который включал все остальные народы, настолько причудливые для европейского ума, что они не поддавались классификации.
Через более чем столетие после Линнея физическая антропология, руководствуясь ложным и избирательным прочтением Дарвина, взяла за основу идею расы. Обязанностью учёных и исследователей стало обоснование предрассудков. Одним из тех, кто отправился писать расовую сагу, был офицер британской армии Томас Уиффен. Путешествуя вниз по течению реки Путумайо в колумбийской Амазонии на пике резиновой лихорадки, он описывал лес как «грозного врага».
«Воздух тяжёлый от испарений, исходящих от постепенно разлагающихся опавших листьев, — писал он. — Миролюбивый и добродушный индеец — это плод пылкого воображения. Индейцы по своей природе жестоки».
Пока индейцы бора и уитото забирались в рабство и истреблялись тысячами, он советовал путешественникам ограничивать численность исследовательских групп двадцатью пятью людьми: «Таким образом, — писал он, — будет меньше поклажи и можно будет нести больше винтовок для обеспечения безопасности экспедиции».
Уиффен, чья книга «Северо-Западная Амазония», вышедшая в 1915 году, пользовалась широкой популярностью, утверждал, что был свидетелем пиров каннибалов. Другие исследователи того периода, хоть и были более сдержанны, разделяли подход, который Майкл Тауссиг называл «генитальной школой физической антропологии». Французский антрополог Эженио Робюшон, который также спустился по Путумайо, Реке Смерти, отмечал, что «у большинства индейцев уитото тонкие и жилистые конечности». Одна из глав его книги начинается так: «У уитото серовато-медная кожа, которая соответствует номерам двадцать девять и тридцать по шкале Парижского антропологического общества». Сноска в книге Уиффена гласит: «Робюшон утверждает, что молочные железы женщин грушевидные, и на его фотографиях ясно видны грушевидные груди с пальцевидными сосками. Я же нашёл, что они скорее напоминают сегмент сферы, с не слишком заметными ареолами и полусферическими сосками».
Но не все были увлечены измерением грудей и черепов. Те, кто предпочитал смотреть в будущее и представлять более совершенный мир, подкорректировали теорию Дарвина с целью создать новое и лучшее общество. Евгеническое (от древнегреческого «хорошего рода») движение, зародившееся на рубеже двадцатого века — призывало к избирательному воспроизводству здоровых людей с целью улучшить генофонд человечества. К двадцатым годам двадцатого века этот идеал выродился в повод для принудительной стерилизации. Ведь если генофонд можно улучшить избирательным воспроизводством, той же цели несомненно можно достичь и устранением нежелательных элементов. Таким было извращённое научное мышление, которое позже было использовано немцами для оправдания систематического истребления миллионов невинных людей. Учитывая тёмную историю, нелепые утверждения френологии, смертельные последствия евгеники и неизменные уверенность и высокомерие научного сообщества даже при выдвижении самых сомнительных теорий, неудивительно, что многие люди, особенно не принадлежащие к западной культуре, до сих пор крайне скептически настроены по отношению к любой общей теории о происхождении и миграции человека. Тот факт, что для подобных исследований необходимо собирать и анализировать кровь людей из отдалённых и изолированных популяций, вызывает лишь ещё большее беспокойство и негодование. Коренные народы в особенности глубоко оскорбляет допущение, что их родные земли, увековеченные в мифах, могли не быть заселены их предками с начала времён. Высказывались даже предположения, что последние научные открытия касательно нашего генетического наследия могут спровоцировать открытый конфликт и принудительное выселение коренных народов с земель, которые они занимали веками. Я убеждён, что эти страхи беспочвенны. История показывает, что господствующие группы не нуждаются в поводе для уничтожения слабых. Нацисты действительно прибегли к псевдонаучным догмам о генетике и расе, чтобы оправдать геноцид, но, как напоминает Стивен Пинкер, марксисты-ленинисты совершали не меньшие злодеяния, руководствуясь псевдонаучными иллюзиями об общественной приспособляемости человека: «Настоящую угрозу человечеству, — пишет Пинкер, — представляют тоталитарные идеологии и отрицание прав человека, а не интерес к вопросу нативизма и социологизма».
Ещё относительно недавно, в 1965 году, американский антрополог Карлтон Кун написал две книги, «Происхождение рас» и «Современные расы человека», в которых выдвинул теорию о пяти подвидах человека. Похоже, урок Линнея не был усвоен. Политическое и технологическое превосходство европейцев, утверждал Кун, было естественным следствием их генетического превосходства. Он даже заявлял, что «смешение рас может повлечь за собой нарушение не только генетического, но и общественного баланса внутри группы».
То, что подобные убеждения, распространённые в годы законов Джима Кроу и сегрегации, по-прежнему серьёзно воспринимались академическим сообществом в 1965 году, должно заставить нас задуматься. А когда наука утверждает, что раса — это абсолютная фикция, нам стоит прислушаться. Хочется надеяться, что на этот раз учёные не ошибаются. А они не ошибаются. Они достоверно продемонстрировали, что генетический материал человечества — это один сплошной континуум. От Ирландии до Японии, от Амазонии до Сибири нет существенных генетических различий между популяциями.
Представители самого отдалённого сообщества на земле несут восемьдесят пять процентов нашего всеобщего генетического разнообразия.
Если бы всё остальное население было стёрто с лица земли эпидемией или войной, ваорани или барасана, рендилле или туареги продолжали бы нести в своей крови генетический материал всего человечества. Как священное хранилище духа и разума, каждая из этих культур — и любая другая из семи тысяч — могла бы предоставить зёрна, из которых возродилось бы человечество во всём его разнообразии.
А это означает, что биологи и популяционные генетики наконец доказали то, о чём всегда говорили философы: мы все, в буквальном смысле, братья и сёстры. Из этого по необходимости следует, что все культуры имеют одинаковый интеллектуальный потенциал. Выражен ли этот потенциал в поразительных технологических достижениях, как на Западе, или в сложных перипетиях мифа, как в случае с аборигенами Австралии, — лишь вопрос культурных приоритетов. Истории культуры чужды понятия иерархии и прогресса, свойственные социальному дарвинизму. Викторианское представление о дикаре и цивилизованном человеке, а также о месте европейского индустриального общества на вершине пирамиды развития, внизу которой находятся так называемые примитивные народы, было опровергнуто — даже высмеяно — наукой как проявление колониального высокомерия.
Современная генетика неопровержимо доказала родство всего человечества.
Все мы имеем общую историю, записанную внутри наших костей. Из этого следует, что разнообразные культуры мира — это не неудачные попытки достичь современности или стать нами. Все они — уникальные проявления человеческого воображения, уникальные ответы на основополагающий вопрос: что значит быть человеком? Культуры мира отвечают на него семью тысячами разных голосов, совместно образующими наш общий человеческий репертуар для преодоления вызовов, которые будут стоять перед нами как видом на протяжении следующих двух с половиной тысяч поколений. Но кем были эти люди, которые вышли из Африки много тысяч лет назад? Какими они были? Если мы можем проследить их дальнейшие перемещения при помощи унаследованных генетических маркеров, значит можно найти народ, который никогда не покидал Африку, и в чьей ДНК, следовательно, отсутствуют признаки мутаций.
Как мы узнаём из из исследований Спенсера Уэллса, такой народ действительно был найден, и его культура восхищает антропологов уже несколько десятилетий. Пятидесятипятитысячный народ сан, живущий сегодня среди обжигающих песков Калахари на территории около восьмидесяти четырёх тысяч квадратных километров, охватывающей Ботсвану, Намибию и Анголу, давно считался происходящим от народа, который когда-то населял целый субконтинент и большую часть Восточной Африки. Вытесненные земледельцами и скотоводами, сан стали кочевыми охотниками и собирателями, а их знания позволили им выжить в одной из самых суровых пустынь на земле.
Весь свод адаптационной информации зашифрован в словах их родного языка, который представляет собой лингвистическое чудо, не будучи связан ни с одной известной семьей языков. В повседневном английском мы используем тридцать один звук. Язык сан насчитывает сто сорок один и состоит из какофонии модуляций и щелчков, которые многие лингвисты считают отображением начальной стадии возникновения языка. Генетические данные показывают, что это вполне может быть так. Отсутствие ключевых маркеров свидетельствует, что народ сан был первым в генеалогическом дереве человечества.
Если ирландцы и лакота, гавайцы и майя — это ветви, то сан — это ствол. Тогда как остальные люди решили отправиться в путь, сан предпочли остаться дома.
До того, как в начале двадцатого века алкоголь, образование и пустые обещания прогресса разрушили их жизнь, сан следовали ритму своей окружающей среды на протяжении десяти тысяч лет. У них не было выбора. Их выживание зависело от способности предвидеть каждый нюанс смены времён года, каждую миграцию животных, каждый звук, издаваемый растущими растениями. Поиск воды был постоянной проблемой. В Калахари нет стоячей воды в течение десяти месяцев в году. Воду приходится добывать из пустот деревьев, вытягивать ртом из-под слоя грязи при помощи полых стеблей тростника и хранить в скорлупе страусиных яиц, заткнутых травой и помеченных именем владельца. На протяжении большей части года единственный источник воды — это жидкость, найденная в корнях или выжатая из внутренностей животных.
Во время сухого сезона, с мая по конец декабря, сан постоянно переходят с места на место. Несмотря на то, что сами они считают себя прежде всего охотниками, они выживают, питаясь растениями, а каждый взрослый потребляет в среднем по пять килограмм лагенарии в день. Когда лагенарии вянут, сан приходится копать, а в пустыне, где тело теряет до трёх литров пота в день, для поддержания жизни необходимо более двадцати больших клубней, которые нужно выкопать из песка. В самые суровые месяцы, Сезон Бурой Гиены, сан выкапывают углубления в земле, увлажняют почву мочой и лежат без движения, посыпанные песком, пережидая дневную жару. Солнце для них — не источник жизни, а символ смерти. В октябре начинаются Малые Дожди, и падают первые капли, предвещающие конец засухи. На протяжении трёх месяцев, с октября по конец декабря, землю терзает это обещание дождя, которого никогда не выпадает достаточно. Те, кому посчастливилось жить возле постоянного источника воды, собираются в небольшие группы. Большинство же с восходом и закатом отправляется на поиски корней. Наконец в январе приходят дожди, и на протяжении трёх месяцев люди радуются сезону возрождения. Но в Калахари дождь непостоянен. Иногда массивные облака низвергают на землю восемь сантиметров осадков в час, а бывают годы, когда дожди не приходят вовсе, и за весь влажный сезон выпадает всего пять сантиметров осадков. Людям приходятся копать на глубину нескольких метров, чтобы достичь слоя, где иногда можно найти воду.
Вероятность умереть от жажды всегда сохраняется, даже во время сезона дождей.
Лучшая пора года — это апрель, Сезон Охотника. Несмотря на то, что растения составляют большую часть рациона сан, мясо — самая желанная пища, ведь охота превращает мальчика в мужчину. К апрелю дожди обычно отгоняют жару, а холода пустынной зимы ещё не успевают установиться. Пищу можно найти повсюду — под землёй, на ветвях каждого дерева и куста. Антилопы, у которых недавно родился молодняк, — жирные и сочные. Мужчины отправляются в пустыню, проходя по шестьдесят километров в день и возвращаясь к семейным кострам каждой ночью. Они передвигаются налегке: короткий лук с колчаном стрел, палочки для разведения костра, полая трубка для воды, нож и короткое копьё, немного камеди для починки, заострённая палка для жарки мяса на костре.
Луки сан способны поражать цель на расстоянии около двадцати пяти метров. Стрелы редко пронизывают жертву насквозь. Они лишь прокалывают кожу, но, как правило, этого оказывается достаточно, ведь они смочены в смертельном токсине, добываемом из личинок двух видов жуков, которые питаются листьями пустынного дерева Commiphora africana. Сан находят колонии жуков и выкапывают коконы, которые хранят в контейнерах из рогов антилопы. Они катают личинок между пальцами, размягчая их, а затем выдавливают из них пасту. Высушенный на солнце яд, попадая в кровь, вызывает конвульсии, паралич и смерть.
Охота — это метафора, которая занимает центральное место в образе жизни сан.
Мужчина, который не охотится, остаётся ребёнком.
Чтобы жениться, мужчина должен принести родителям невесты мясо. Первая убитая антилопа — это ключевой момент взросления, навсегда запечатлённый на коже охотника его отцом, который при помощи кости делает узкий надрез и втирает в него смесь мяса и жира на правой стороне, если был убит самец, и на левой — если самка. Шрам наделяет мальчика сердцем охотника и огромной магической силой. Сан не просто убивают животное — они вступают в ритуальный танец, в конце которого то само предлагает себя в качестве жертвы. Изнурённая погоней, антилопа понимает, что ей не суждено убежать от человека. Она останавливается и оборачивается, и в этот момент её поражает стрела.
Мясо крупной добычи разделяется между всеми членами общины, но распределением руководит не охотник, а владелец стрелы. Мужчины сан постоянно дарят друг другу стрелы. С наконечником из кости, тонкой трубкой и смесью яда, стрела представляет собой высшее достижение технологии сан. Но её сила лежит в области социального, ведь каждый обмен стрелами устанавливает связи, которые закладывают основу солидарности. Отвергнуть подарок — это враждебный акт. Принять означает признать общность и взаимные обязанности.
Стрела делает отдельного человека частью целого, вводит молодёжь в круг охотников, а охотников приобщает к семейному очагу.
Если солнце ассоциируется со смертью, то огонь символизирует жизнь, единство народа и семьи. Тогда как брак формализуется принесённым в дар мясом, развод осуществляется, когда женщина возвращается к костру своей семьи. Мать рожает в темноте и объявляет о рождении ребёнка возвращением в круг света у костра. Когда старейшина становится слишком немощным, чтобы продолжать идти с остальными, его оставляют умирать, окружив кольцом колючего кустарника для защиты от гиен и разжёгши у его ног костёр, освещающий ему путь в иной мир. У сан есть два великих духа: великий Бог Восточного Неба и меньший Бог Запада, хранитель царства мёртвых, тьмы и зла. Чтобы отогнать Бога Запада и отвести стрелы болезней и невзгод, сан танцуют вокруг костра, ввергая себя в транс.
Язык, ловкость, сила духа, способность к адаптации — именно эти качества позволили сан выжить в Калахари. Но этнографический портрет сегодняшних сан ставит перед нами важные вопросы: как нам вернуться назад во времени, чтобы понять этих странников, которые добрались до каждого обитаемого уголка планеты? Что они знали? Как они мыслили? Что двигало ими помимо стремления выжить? Что послужило толчком для воображения, породившего культуру?
Нам известно, что гоминиды жили в Африке на протяжении миллионов лет. Самые ранние из найденных костных останков принадлежат трёхлетней девочке и были обнаружены в 2006 году палеоантропологом по имени Зересенай Алемсегед в пустыне Афар в Эфиопии. Он назвал ее australopithecus afarensis, в честь места, где её кости пролежали 3,3 миллиона лет. Наш собственный вид, Homo sapiens, сформировался лишь двести тысяч лет назад.
Численность людей росла и сокращалась. На определённом этапе мы даже были близки к исчезновению, ведь нас осталось всего около тысячи. Но что-то спасло нас от вымирания.
На протяжении большей части нашей истории мы делили мир с ещё одной ветвью дерева гоминидов, нашими дальними родственниками неандертальцами, которые были потомками общего с нами прародителя, Homo erectus. Неандертальцы определённо были сознательными существами. У них были орудия труда, и есть доказательства их захоронения возрастом семьдесят тысяч лет. Но что бы ни стало катализатором эволюции — увеличение размера мозга, возникновение языка или что-то другое — наш вид обладал конкурентными преимуществами, которые обеспечили ему стремительное развитие интеллекта, позволившее оставить неандертальцев далеко позади. Место, в котором произошла эта доисторическая вспышка разума, находится под землёй на юго-западе Франции и по другую сторону Пиренеев, в Испании. К тому моменту, как двадцать семь тысяч лет назад из Европы исчезли последние неандертальцы, невероятная пещерная живопись позднего палеолита, созданная нашими прямыми предками, существовала уже несколько тысяч лет.
Живопись, найденная в пещерах Шове и Альтамира, а позже в Ласко и Пеш-Мерль, поражает не только своей невероятной красотой, но и тем, что она сообщает нам о потенциале человека, высвобожденном культурой. Технические навыки, позволяющие использовать красную охру, чёрный марганец, оксид железа и угля для получения полной палитры красок, разные техники нанесения пигментов и использование лесов — всё это само по себе удивительно и подразумевает достаточно высокий уровень общественной организации и специализации. Использование негативного пространства и тени, чувство композиции и перспективы свидетельствуют о высокоразвитой художественной эстетике.
Бизон и лошадь — наиболее часто изображаемые животные, а хищники — наименее.
Изображения парят в вакууме; нет ни фона, ни линии горизонта. Изображения людей встречаются редко, причём сцены борьбы, охоты или какого-либо другого конфликта отсутствуют. Поэт Клейтон Эшлман понял, что пещерная живопись не просто отражает магию охоты. Он предположил, что когда-то люди и животные были одним целым, а затем перестали им быть.
Пещерная живопись увековечила тот момент, когда человеческие существа благодаря сознанию отделились от царства животных и стали теми уникальными существами, которыми они являются сейчас. С этой точки зрения наскальную живопись, по мнению Эшлмана, можно рассматривать как «ностальгические открытки», тоску по ушедшему времени, когда люди и животные были одним целым. Протошаманизм, первое великое духовное движение, возник как попытка осмыслить и даже восстановить посредством ритуала необратимое разделение. Возможно, самое удивительное — это то, что основы живописи позднего палеолита оставались неизменными на протяжении двадцати тысяч лет — периода, который в пять раз превышает тот, который отделяет нас сегодня от строителей Пирамиды Хеопса.
Наскальная живопись обозначила начало наших беспокойных поисков смысла и знания, которые движут людьми с тех пор.
Весь наш экзистенциальный опыт последних пятидесяти тысяч лет можно свести к двум вопросам: как и почему. Это исходные пункты для любых исканий, крупицы понимания, вокруг которых образовались культуры.
Все люди должны адаптироваться к одним и тем же ситуациям. Мы все должны продолжать род, воспитывать и защищать наших детей, утешать наших пожилых родственников в последние годы их жизни. Почти все культуры согласились бы с большей частью Десяти заповедей, и не потому что евреи были богоизбранным народом, а потому что они выработали правила, позволяющие социальному виду успешно развиваться. Немногие общества отказываются ставить вне закона убийство и воровство, и все имеют традиции, поощряющие продолжение рода. Каждая культура чтит умерших, даже несмотря на неспособность постичь смысл неизбежного расставания, обусловленного смертью. Учитывая одни и те же вызовы, спектр и разнообразие путей культурной адаптации поражает. Сообщества охотников и собирателей преуспели везде от тропических лесов Юго-Восточной Азии и Амазонии до бесплодных пустынь Австралии, от песков Калахари до отдалённых льдов Арктики, от широких равнин Америки до пампасов Патагонии. Мореплаватели и рыболовы заселили почти все группы островов во всех мировых океанах, построив развитые сообщества на одном только морском улове, который принёс жизнь на североамериканское тихоокеанское побережье. С началом неолитической революции около десяти тысяч лет назад люди начали одомашнивать растения и животных.
Скотоводы-кочевники обосновались в труднодоступных частях планеты: в песках Сахары, на Тибетском плоскогорье и на продуваемых ветром просторах азиатской степи. Земледельцы начали с горстки злаков — пшеницы, ячменя, риса, овса, пшена и маиса — и вырастили столько пищи, что излишек можно было хранить, что сделало возможной иерархию, специализацию и оседлый образ жизни — традиционные признаки цивилизации. Возникли крупные города, а затем королевства, империи и национальные государства.
Никакой цикл лекций не может отдать должное чуду человеческой культуры. Само слово «культура» не поддаётся точному определению. Маленькое, изолированное сообщество, состоящее из нескольких сотен мужчин и женщин, живущих в горах Новой Гвинеи, имеет свою собственную культуру, равно как и такие страны, как Ирландия и Франция. Отдельные культуры могут разделять схожие духовные верования — это норма для территорий, где распространились христианство, ислам и буддизм. Несмотря на то, что язык, как правило, подразумевает особое мировоззрение, на Аляске, к примеру, есть народы, которые утратили свой родной язык, но сохранили живую культуру. Вероятно, мы ближе всего подойдём к пониманию культуры, если поймём, что каждая культура — это уникальное и постоянно меняющееся созвездие, которое мы можем наблюдать, изучая язык, религию, общественную и экономическую организацию, декоративное искусство, истории, мифы, ритуалы, верования и множество других адаптационных механизмов. Понятие культуры включает в себя деяния народа, природу устремлений и метафор, которые движут его жизнью. И ни одно описание народа не может быть полным без описания его родной земли, экологической и географической матрицы, в которой он решил реализовать свою судьбу. Как ландшафт обуславливает характер, так культура возникает из духа места.
В ходе этих лекций мы отправимся в Полинезию и познакомимся с искусством навигации, которое позволило путешественникам распространить своё воображение по всему Тихому океану. В Амазонии мы познакомимся с потомками настоящей утерянной цивилизации, Народом Анаконды, комплексом культур, вдохновлённых мифическими предками, которые по сей день диктуют, как люди должны жить в лесу. В Андских Кордильерах и горном массиве Сьерра-Невада-де-Санта-Марта в Колумбии мы убедимся, что земля живая и отвечает на духовное развитие человечества. Пути сновидений приведут нас в чайные леса Арнем-Ленда, где мы попытаемся понять тонкую философию австралийских аборигенов, первых людей, вышедших из Африки. В Непале каменная тропа приведёт нас к двери, за которой мы увидим сияющее лицо бодхисаттвы Цецам Ани, буддийской монахини, которая удалилась от мира сорок пять лет назад. А полёт птицы-носорога, как рукописный шрифт природы, возвестит, что мы прибыли к пунанам из высокогорных лесов Борнео.
В конце этого путешествия мы узнаем нашу задачу на следующее столетие. Наша планета находится в огне, поглощающем растения, животных, древние ремёсла и мудрость пророков. В опасности огромный архив знаний и умений, каталог воображения, устный и письменный язык, составленный из воспоминаний многочисленных старейшин, целителей, воинов, земледельцев, рыболовов, повитух, поэтов и святых — одним словом, художественное, интеллектуальное и духовное выражение всей сложности и разнообразия человеческого опыта. Подавление этого распространяющегося огня и пробуждение в себе почтения к разнообразию человеческого духа, выраженного в культуре — одна из главных задач нашего времени.
©Wade Davis