В 1930 году поэт и литературный критик Уильям Эмпсон написал влиятельную книгу «Семь типов двусмысленности» об интерпретации поэтических текстов. В своей книге, изданной в 2018 году и названной в честь эмпсоновской, британский философ Джон Грэй исследует оттенки и грани атеистической мысли. Первый на очереди — тип атеизма, исповедуемый рядом популярных современных учёных и публицистов: Ричардом Докинзом, Кристофером Хитченсом, Сэмом Харрисом — так называемыми «новыми» атеистами. «Новые» атеисты играют старую заезженную пластинку о том, что Библия противоречит историческим и научным фактам, а Бога не существует. Они ломятся в открытую дверь, пытаясь опровергнуть религию с точки зрения науки, и питают тщетную надежду на то, что научное мировоззрение однажды вытеснит религиозное, не осознавая, что их идеи сами уже давно были опровергнуты.
Новые атеисты подвергают критике один маленький аспект религии, неверно понимая даже его. Рассматривая религию как систему верований, они критикуют её так, как если бы она была не более чем устаревшей научной теорией. Отсюда «спор о Боге» — римейк викторианского противостояния науки и религии. Но представление о религии как совокупности давно опровергнутых теорий — это само по себе опровергнутая теория, пережиток философии позитивизма XIX века.
Великий понтифик человечества
Представление о том, что религия — это примитивная версия науки, была популяризирована антропологом Джеймсом Джорджем Фрэзером в его книге «Золотая ветвь» (1890). Вслед за французским социологом и философом Огюстом Контом, Фрэзер считал, что есть три стадии развития мысли:
теологическая (или религиозная)
метафизическая (или абстрактная)
научная (или позитивная)
Магия, метафизика и теология, по его мнению, относились к ранней стадии эволюции человечества, поэтому достигнув зрелости, человечество отбросит их и сделает науку единственным источником знания и этики.
Данный подход, который Конт назвал «позитивной философией», был продолжением идей Анри Сен-Симона (1760 — 1825), чьим учеником и был Конт. Сен-Симон прожил бурную жизнь. Он происходил из семьи разорившихся аристократов, был заключён в тюрьму в период Террора, разбогател на торговле национализированной землёй, однако промотал своё состояние и провёл последние годы жизни в нищете. Как и его ученик Конт, он страдал от депрессии; однажды он даже попытался застрелиться, но лишь ослепил себя на один глаз.
Несмотря на свою эксцентричность, Сен-Симон был уважаемым человеком. Маркс считал его родоначальником социализма, так как он одним их первых понял, что индустриализация вызовет радикальные общественные преобразования. В своей книге «Новое христианство» (1825) он также впервые изложил религию человечества, которую позже стал проповедовать Конт.
Эта новая религия не была изобретением Сен-Симона. Она зародилась в конце XVIII века в трудах французских философов и приобрела очертания религии благодаря культу Разума, который установился после Великой французской революции. И всё же именно Сен-Симон первым придал религии человечества форму. В будущем, утверждал он, учёные заменят собой священников в качестве духовных вождей общества. Государственное управление будет сведено к «управлению вещами». Религия примет форму поклонения человечества самому себе.
Если Сен-Симон первым изложил данную философию, то Конт более успешно её проповедовал. Со временем основанный им культ был предан забвению, однако заложил основы идеологии светского гуманизма, которую сегодня исповедуют все воинствующие атеисты.
В некотором смысле, Конт был умнее более поздних светских мыслителей. Он также был полубезумным. Осознавая, что потребность в религии не исчезнет, когда во главе угла будет поставлена наука, он основал церковь, чтобы удовлетворять религиозное чувство. Он также снадбил новую религию церковной иерархией; календарём, построенным вокруг таких личностей, как Архимед и Декарт; набором ежедневных ритуалов (в числе которых был ритуал постукивания пальцами по определённым участкам головы согласно учению френологии); и фигурой Девы-Матери, основанной на замужней женщине, в которую был влюблён Конт.
В своей книге «Позитивистский катехизис» (1852) Конт изложил догматы новой религии. В позитивизме также были свои таинства и свои места паломничества. Была придумана одежда с пуговицами на спине, чтобы нельзя было одеться без посторонней помощи (это, по замыслу Конта, должно было поощрять альтруизм). Штаб-квартира Великого понтифика человечества должна была находиться в Париже. Вне всяких сомнений, Конт видел в этой роли себя. При жизни ему не удалось достичь высокого положения, о котором он мечтал. Однако его церковь разрослась за пределы Франции — сначала по Европе, а потом и Латинской Америке.
Новые атеисты — это невольные адепты позитивистской философии Конта. Они убеждены в том, что религия — это устаревшая версия науки. Но этот взгляд сам по себе устаревший. Слова, сказанные Витгенштейном о Фрэзере, в равной степени относятся к Ричарду Докинзу и его последователям: «Фрэзер — дикарь в большей степени, чем любой из его дикарей … Его объяснения примитивных обрядов намного более грубы и невежественны, чем смысл самих этих обрядов».
Примитивность нового атеизма проявляется в представлении о том, что религии — это ошибочные теории. Но история сотворения мира, изложенная в Книге Бытия — это вовсе не древняя история возникновения человечества. В IV веке н.э. ведущий христианский теолог Блаженный Августин посвятил 15 лет написанию трактата «О Книге Бытия, буквально» (который так и не закончил), в котором утверждал, что Библию не стоит понимать буквально, если это противоречит известным нам из других источников фактам. Ещё раньше еврейский философ I века Филон Александрийский писал, что Книга Бытия — это аллегория, или миф, сочетание символических образов с вымышленными событиями, выражающее смысл, который трудно было бы выразить иначе.
История о том, как Адам и Ева вкушают от Древа познания — это аллегория двойственной природы знания. Знание не всегда освобождает; иногда оно, напротив, используется в целях порабощения человека. Поверив обещаниям змея о том, что они станут как Боги, Адам и Ева вкушают запретный плод и оказываются изгнаны из рая и обречены на труд в поте лица. В отличие от научных теорий, мифы не могут быть верными или ошибочными. В то же время, мифы могут быть более или менее соответствующими нашему опыту. Миф из Книги Бытия — более достоверное отражение человеческой природы, чем греческая философия, основанная на мифе о том, что знание — это всегда благо.
Отчасти вина за смешение мифов с теориями лежит на теистах, отстаивающих телеологический аргумент. Начиная от английского теолога XVIII века Уильяма Пейли (известного своим сравнением Бога с часовщиком) и заканчивая современными сторонниками креационизма, приверженцы теизма постоянно пытаются создать теории, которые бы объясняли возникновение Вселенной и человека лучше, чем текущие научные знания. Тем самым они необоснованно ставят науку выше всех других форм мысли. Религия не является примитивной наукой так же, как не являются ей живопись и поэзия. Наука удовлетворяет потребность человека в объяснении мира. Религия удовлетворяет потребность в смысле, которая никуда не девается, даже когда всё объяснено.
Почему наука не может опровергнуть религию
Научная картина мира не может заменить собой религиозную по той простой причине, что не существует никакой «научной картины мира». Наука — это метод познания, а не набор теорий; она порождает разные картины мира по мере умножения знаний. До того, как Дарвин продемонстрировал, что одни виды животных приходят на смену другим, учёные считали их неизменными. На смену классической физике пришла квантовая механика.
Многие думают, что однажды наука предоставит окончательное, верное представление о мире. Некоторые представления о мире по мере развития науки действительно отбрасываются. Однако нет причин считать, что наука когда-либо достигнет этапа, на котором останется лишь одна картина мира.
Кто-то скажет, что это релятивизм (убеждение, что любая картина мира — не более чем культурный конструкт, не верный и не ложный). Наука как средство открытия универсальных законов часто противопоставляется релятивизму. Однако, если только вы не верите в то, что разум человека является отражением разумного космоса (убеждение Платона и стоиков, оказавшее влияние на христианство), наука может быть лишь инструментом, изобретённым человеком для объяснения мира, который ему непонятен. Вне всяких сомнений, наши знания умножились и будут продолжать умножаться. Однако порядок, который царит в нашем уголке Вселенной, эфемерен; он возник случайно и рано или поздно канет в небытие. Представление о том, что мы живём в подчиняющемся законам мире, может оказаться не более чем наследием веры в бога-законотворца.
Наука не может опровергнуть религию, доказав, что последняя — не более чем заблуждение. Даже если допустить, что религия занимается производством заблуждений, нельзя утверждать, что заблуждения не могут быть полезными, даже необходимыми.
Человеческий ум запрограммирован на выживание, а не на поиск истины. Может оказаться, что в процессе эволюции разум становится не более, а менее объективным. Потребность в иллюзиях — часть человеческой природы.
Атеисты, считающие религию ошибочной теорией, путают веру в высшую силу с самой верой. Но если проблема в самой вере, то она не ограничена религией. Многое из того, что сегодня считается научными знаниями, можно подвергнуть сомнению так же, как чудеса, составляющие традиционные религии. Стеллажи с книгами по общественным наукам в каждой университетской библиотеке — это мавзолеи мёртвых теорий. Будучи опровергнуты, эти теории не попали в интеллектуальный загробный мир. Большинство из них даже не ошибочны, а просто слишком расплывчаты, чтобы их можно было проверить на практике. Предсказывающие конец религии системы вроде позитивизма и марксизма неоднократно опровергались. Тем не менее, они продолжают жить в подсознании тех, кто никогда не слышал о лежащих в их основе идеях.
Тогда как контовский культ науки породил в XIX веке смесь эрзац-религии с псевдонаукой (френологией), Докинз и его последователи продвигают дарвинизм, дополненный псевдонаучной теорией о мемах. Однако, в отличие от генов, мемы — это не физические явления. Никому до сих пор не удалось установить механизм репликации и передачи мемов. Теорию о мемах едва ли можно назвать теорией.
Представление о мемах относится к устаревшей философии языка. На раннем этапе своей карьеры Витгенштейн считал, что язык состоит из «логических атомов», элементарных частиц, означающих простейшие факты о мире. Но ему так и не удалось найти ни одного примера подобного атома. Как и логические атомы Витгенштейна, мемы — это теоретические конструкты, реальных примеров которых не существует. Является ли романтизм мемом? Или Средневековье? Существование генов можно доказать при помощи научных методов, а существование мемов — нет. Такие же иллюзорные как флогистон, мемы служат одной цели: подкрепить представление о том, что эволюция объясняет всё.
Каждый раз, когда атеизм принимает форму организованного движения, он неизменно заручается поддержкой псевдонауки. Мемы Докинза относятся к той же категории, что и выпуклости на поверхности черепа, по которым Конт советовал своим последователям постукивать пальцами в ходе ежедневных ритуалов религии человечества.
Настоящая угроза монотеизму
Викторианское противостояние науки и религии пора оставить в прошлом. Более серьёзная угроза христианству исходит от истории. Если Иисус не был распят и не восстал из мёртвых, это существенно ослабляет позиции христианства. То же самое верно и в том случае, если Иисус на самом деле проповедовал не то, во что верят христиане.
Настоящий конфликт существует не между религией и наукой, а между христианством и историей.
Христианство основано на вере в то, что спасение человечества неразрывно связано с конкретными историческими событиями, а именно жизнью, смертью и воскресением Христа. Индуизм, буддизм, даосизм и другие политеистические религии также содержат упоминания о чудесах, однако ни одна из этих религий не зависит от того, имели эти чудеса место на самом деле или нет, тогда как христианство можно опровергнуть, установив исторические факты.
Данной проблемы нельзя избежать, поставив историю жизни Иисуса в один ряд с мифом из Книги Бытия. Изгнание Адама и Евы из рая останется одним из самых поучительных мифов независимо от развития научных знаний. Христианство же сильно пострадает, если история Иисуса окажется вымышленной. Еврейские и христианские учёные мужи на протяжении многих веков утверждали, что Книга Бытия не является описанием реальных событий. События же описанные в Новом Завете принимались за чистую монету с первого дня существования христианства.
Исследования, посвящённые исторической фигуре Христа, прошли через несколько этапов. Немецкий мыслитель XVIII века Герман Самуил Реймарус в исследовании, не опубликованном при его жизни, представлял Иисуса как иудейского пророка-революционера, которому не удалось достичь своей цели и который умер на кресте, оставив своим последователям проблему, которую те решили, выдумав историю о его воскресении. В XIX веке ещё один немец, Давид Фридрих Штраус, продолжил поиски исторического Христа. Его исследования наделали не меньше шума, чем труды Дарвина. Штраус считал, что жизнь Иисуса следует рассматривать отдельно от историй о совершённых им чудесах, и утверждал, что христианская версия его жизни — не более чем миф, созданный апостолами. Позже, в «Вопросе об историчности Иисуса» (1906) Альберт Швейцер изобазил Иисуса как иудейского пророка, чьё учение было основано на вере в скорое наступление конца света. Не так давно Геза Вермеш опубликовал книгу «Меняющиеся лики Иисуса» (2000).
Большинство этих исследований основаны на разборе четырёх Евангелий Нового Завета, однако более новые работы также ссылаются на свитки Мёртвого моря, обнаруженные в 1940-х годах в пещерах Кумрана, на северо-западном берегу Мёртвого моря. Христианские учёные оспаривают подлинность этих текстов, которые несут угрозу традиционному представлению об Иисусе и его учении.
История Иисуса, рассказанная христианами — лишь одна из многих, которые можно было бы рассказать.
Согласно одной из наиболее правдопободных версий, Иисус не был основателем христианства. Харизматичный духовный учитель по имени Йешуа был последователем Иоанна Крестителя и одним из многих бродячих еврейских проповедников того времени. Он не проповедовал для гоев и не имел намерений основывать мировую религию. Он также никогда не называл себя ни мессией, ни спасителем человечества. Он исповедовал религию Моисея, адаптированную к последним дням мира, и ожидал наступления «дня Господнего» (по-гречески — эсхатон) ещё при своей жизни. Учение, которому он учил своих последователей, было Interimsethik Альберта Швейцера — образом жизни, подходящим для короткого промежутка времени перед наступлением Царства Божьего. О свободе воли речь не шла, ведь ничто не может предотвратить наступление конца света. Также не было ни слова и о бессмертии души. Иначе говоря, в религии Иисуса отсутствовала большая часть христианских идей. Более того, проповедуемое Иисусом Царствие Небесное предназначалось только для евреев. Как один еврейский пророк стал рассматриваться в качестве спасителя всего человечества?
После распятия Иисуса конец света больше не мог наступить при его жизни. Его ученики, должно быть, были растеряны, когда он не восстал из мёртвых. Тогда они заключили, что должно случиться Второе пришествие. Именно эту идею выражал апостол Павел (также известный, как Савл из Тарса) в письмах, написанных через 20 лет после смерти Иисуса. К моменту написания Евангелия от Иоанна (вероятно, конец I века н.э.) Иисус уже превратился в Сына Божьего. Позже Царство Божье стало означать духовную сферу, существующую вне времени. Данную идею развил Блаженный Августин, бывший адепт манихеизма, который в IV веке н.э. объединил учение Иисуса с философией платонизма.
Апостол Павел и Августин создали христианство каким мы его знаем сегодня.
Именно от них берёт начало одержимость сексуальностью, не имеющая ничего общего с учением Иисуса. В своей «Исповеди» Августин признаётся, что в юности молился: «Господи, дай мне целомудрие и воздержание — но только не сейчас». Представление о том, что сексуальное желание дозволено в браке, а в остальных случаях — грех, является неотъемлемой частью христианства благодаря Павлу. Понятие первородного греха лежит в основе большинства форм христианства.
Августин требовал перестать ассоциировать Иисуса с еврейским народом. «Истинный образ иудея — это Иуда Искариот, продающий Господа за серебро, — писал он в «Трактате против евреев». — Евреи неспособны постичь Священное Писание и всегда будут нести вину за смерть Христа». Обвинение евреев в убийстве Иисуса ранее выдвигалось апостолом Павлом в его Первом послании к Фессалоникийцам (2:14 — 15). Именно Павел сыграл решающую роль в превращении сугубо еврейского движения в движение, обращающее гоев.
Поскольку в христианстве спасение доступно не только представителям избранного народа (как в иудаизме) или небольшой группе посвящённых (как в греко-римских мистических культах), принято ставить его выше религий древнего мира. Однако ценой надежды для каждого стала вера в догму. Иисус просил своих учеников верить не в религию, а в него самого. Он не устанавливал никаких правил, а показывал своим последователям определённый образ жизни. Его учение не имело ничего общего с теологией и опиралось не на слова, а на дела. Благодаря Павлу Иисус превратился из пророка в Бога на земле, а его образ жизни — в миссионерскую идеологию, согласно которой необходимо обратить в христианство всё человечество. Так была подготовлена почва для тысячелетних конфликтов. Христиане изобрели современное представление о религии.
Отвергнув обычаи древнего мира как поклонение лжебогам, христиане впервые отождествили вероисповедание с верой. Это отождествление — главная причина идеологических конфликтов в западной цивилизации.
В то же время, превратив религию из вопроса исполнения ритуалов в вопрос совести, христианство создало потребность в свободе, которой не существовало в древнем мире. Поставив личную веру превыше практики, ранние христиане запустили процесс, который закончился возникновением светской сферы. С одной стороны, христианство посеяло семена религиозного насилия, а с другой — подготовило почву для разделения церкви и государства. В этом христиане следовали учению Христа, который предписывал отдавать кесарю кесарево, а Богу богово (От Матф. 22:21).
Исходя из имеющихся у нас данных, Иисус, скорее всего, был последователем Иоанна Крестителя. Но нельзя отбрасывать и другие версии его жизни. Возможно, он был зелотом, который возглавил еврейское восстание против римлян и был за это распят. Возможно, он принадлежал к еврейской школе киников. Возможно, он был ессеем, представителем иудейской секты, практиковавшей аскетический образ жизни в духе позднего христианского монашества.
По другим версиям, Иисус женился, развёлся, а потом женился повторно, в течение нескольких лет проповедовал своё учение и умер естественной смертью. Возможно, он был раввином из богатой семьи, который отрёкся от комфортной жизни, чтобы стать бродячим проповедником. Несмотря на то, что среди апостолов были рыбаки, они могли быть обеспеченными людьми до того, как присоединились к Христу и раздали своё имущество. Возможно, что многие из первых его учеников были состоятельными людьми.
Исторические факты допускают разные трактовки жизни Иисуса. Наименее правдоподобны из них именно те, которые христианские церкви преподносят как истину.
Христианские мыслители приводят распространение своей религии в качестве аргумента божественности Иисуса. Почему из многочисленных проповедников того времени именно он положил начало религии, которая распространилась по всему миру? Личность и учение Христа несомненно уникальны. Непримиримый борец с несправедливостью, проповедовавший прощение грехов, он выделяется среди еврейских пророков того времени. Однако превращение учения Иисуса в мировую религию стало следствием череды случайностей.
Если бы не Павел, основанное Иисусом движение наверняка никогда не стало бы мировой религией. Если бы Константин Великий не принял христианство, а Флавий Феодосий не сделал его государственной религией в IV веке н.э., Рим так и остался бы политеистическим. Распространение христианства не было неизбежным. Европейская культура вполне могла сформироваться под влиянием культов Митры, Гермеса или Орфея, а христианство могло приобрести совершенно иную форму.
Новый атеизм и старый антилиберализм
Религии представляются вечными только потому, что они постоянно незримо меняются. Атеисты часто используют этот факт против религии. В позабытой ныне книге «Ценности атеиста» (1964), которую можно назвать лучшим изложением атеистической этики всех времён, философ из Оксфорда Ричард Робинсон писал:
«Мы часто слышим о "христианских ценностях". Те, кто использует данное словосочетание, уверены, что его значение общеизвестно. Но я не знаю, что это за ценности. Например, я не знаю, можно ли считать бережливость христианской ценностью, учитывая, что хотя люди, называющие себя христианами, часто считают её добродетелью, Иисус в Евангелиях утверждает обратное».
Робинсон справедливо отмечает, что так называемые христианские ценности часто противоречат учению Христа. Он также справедливо указывает, что ценности, которые он отстаивает в своей книге, являются не ценностями атеизма, а его собственными.
Атеисты критикуют христианские ценности за изменчивость и противоречивость. Они без устали твердят о том, что среди неверующих тоже есть высокоморальные люди. Им не приходит в голову спросить, какую именно мораль должен соблюдать атеист. Как и христиане, о которых говорит Робинсон, они убеждены, что все знают, каковы ценности атеиста.
Они заблуждаются. Карл Маркс и русский анархист Михаил Бакунин отвергали веру в Бога на том основании, что она является препятствием солидарности; немецкий эгоист Макс Штирнер — потому что она ограничивает самоутверждение человека; а Фридрих Ницше — потому что она насаждает «рабские ценности» вроде покорности. Некоторые французские атеисты XVIII века — например, врач Жюльен Офре де Ламетри — предпочитали предаваться чувственным удовольствиям. Большинство английских атеистов того же периода приходили в ужас от такого образа жизни. Викторианский философ Джон Стюарт Милль мечтал о том, что в один прекрасный день на смену христианству придёт нечто вроде контовской религии человечества. Однако Милль разделял христианское убеждение о том, что жизнь стоит посвящать моральному и интеллектуальному совершенствованию, а не чувственным удовольствиям. Есть много разновидностей атеистической морали.
За немногими исключениями, атеисты XXI века — это недумающие либералы.
Однако атеизм не подразумевает никаких конкретных политических взглядов, и среди атеистов также есть много антилибералов. Французские философы XVIII века (в том числе Вольтер) придерживались убеждений, которые иначе как расистскими сегодня не назовёшь. Шарль Моррас, французский атеист начала ХХ века и главный теоретик фашистского движения «Аксьон франсез», восхищался католической церковью, видя в ней оплот общественного порядка. Биолог XIX века Эрнст Геккель, которого прозвали немецким Дарвином, создал основанную на теории эволюции религию под названием монизм, важную часть которой составляла идея о расовой иерархии. Джулиан Хаксли, один из отцов-основателей «эволюционного гуманизма», также поддерживал расовую теорию перед Второй мировой войной. Как правило, приверженцы «научной этики» просто отстаивали традиционные ценности своего времени.
Наше время ничем не отличается. Американский новый атеист Сэм Харрис хочет создать «науку о добре и зле». Он полагает, что эта наука подтвердит либеральные ценности равенства и личной свободы. Однако он не объясняет, на чем основано его убеждение. Многие системы ценностей заявляют о своей научной основе. Приверженцы «научной этики» межвоенных лет прошлого века считали, что либеральные ценности утратят смысл в коммунистическом (или нацистском) будущем, наступление которого они считали неизбежным.
Научная этика — это наследие Конта, который верил, что когда этика станет наукой, либеральные ценности отойдут в прошлое, а оценочные суждения станут прерогативой учёных-специалистов. Атеистический антилиберализм такого рода — одно из самых влиятельных течений в современной мысли. Чем более враждебно светская идеология настроена по отношению к иудаизму и христианству, тем реже она бывает либеральной. Хоть Харрис и считает себя либералом, он является частью этой антилиберальной традиции.
Неслучайно ни он, ни другие новые атеисты не пропагандируют терпимость. Если этика может стать наукой, то в терпимости нет необходимости. На деле «научная этика» всех видов — это обман, и не только потому что опирается на лженауку.
Наука не может преодолеть пропасть между фактами и ценностями. Сколько бы она ни развивалась, наука никогда не сможет сообщить нам, какие цели стоит преследовать и как разрешить противоречия между ними.
Харрис убеждён в том, что есть «прямая связь между моралью и счастьем». То есть он снова обращается к давно забытой утилитарной этике, согласно которой ценность имеют лишь удовольствие и страдание чувствующих существ. Это хорошо известная теория с не менее хорошо известными недостатками. Как измерить или сравнить ценность удовольствий и страданий? Родоначальник утилитаризма, философ XIX века Джереми Бентам предлагал несколько критериев, в том числе продолжительность и интенсивность. Но следует ли ставить удовольствия, которые большинство людей осудило бы (например, удовольствие от жестокости) в один ряд с другими удовольствиями той же продолжительности и интенсивности? Бентам считал, что да, но мало кто был с ним согласен. Харрис полагает, что утилитаризм подтверждает либеральную идео о свободе как главной ценности. Но так ли это? Джон Стюарт Милль, величайший из сторонников либерального утилитаризма, в своём знаменитом эссе «О свободе» (1859) утверждает, что да. Однако многие другие философы продемонстрировали, что Милль был неправ. Утилитаризм и либерализм — совершенно разные идеологии, противоречия между которыми не всегда можно разрешить.
Этическая позиция Харриса обнаруживает эти противоречия. С одной стороны, он отстаивает такие либеральные ценности, как свобода и человеческое достоинство. С другой, защищает пытки как необходимую меру в войне против терроризма. Несмотря на то, что применение пыток нарушает основные свободы, утверждает он, оно в конечном счёте помогает отстоять свободу. Одни люди считают, что это нарушает либеральные ценности, другие — что обнажает конфликты, с которыми эти ценности сталкиваются на практике. Как бы там ни было, наука не может помочь нам решить, когда применение пыток оправданно, а когда — нет.
Харрис игнорирует данные вопросы не только из-за недостатка знаний. Сознательное незнание истории идей позволяет ему не замечать, что атеизм и антилиберализм часто оказываются лучшими друзьями. Это, в свою очередь, позволяет ему игнорировать тот факт, что либеральные ценности, которые он, по его словам, отстаивает, родились из монотеизма.
Атеизм породил множество светских религий.
Будучи частью организованных движений, он часто приобретал атрибуты традиционной религии. Начиная от культа Разума, возникшего после Великой французской революции, и контовской религии человечества до монизма Геккеля, диалектического материализма Ленина и возрождения ницшевского культа сверхчеловека у Айн Рэнд, атеистические движения каждый раз принимали вид суррогатных религий.
Одновременно с созданием эрзац-религии, воинствующий атеизм породил политику, основанную на вере. Во время Великой французской революции установление культа Разума сопровождалось разгромом храмов. В СССР представители духовенства были одной из категорий «бывших людей», потерявших свой социальный статус согласно Декларации прав народов России 1918 года; в последующие годы сотни и тысячи из них были казнены или погибли в лагерях в ходе кампании по насаждению «научного атеизма».
В ХХ веке во имя светских религий совершалось ужасное насилие. В XXI же веке организованный атеизм — это, по большей части, медийное явление, к котому следует относиться скорее как к форме развлечений.
©John Nicholas Gray
Оригинал можно почитать тут.